Разочарование в академической науке: Часть 1

Хотел написать этот пост, когда меня не будет в Беркли. Но так как 90% я уже рассказал в комментариях разным людям, пришло время собрать все мысли в один клубок, чтобы не повторяться раз за разом. Получилась серия из трех постов: 1) причины нынешнего разочарования; 2) размышления о профессорской карьере; 3) будущие планы. Поэтому не спрашивайте меня после первой части, что я намерен делать после Беркли (а я уже сказал руководителю, что контракт не продлеваю). Я попрошу вас дождаться третьей части.

Эпиграф:
Эрлу Фоксу было всего пятьдесят четыре года, но он чувствовал себя древним как мир. После двадцати семи лет исследовательской работы он совсем разлюбил науку. Он шел к этому медленно, исподволь, и только под конец его вдруг словно озарило. Однажды он слушал какой-то доклад и внезапно поймал себя на мысли: "Кому это нужно?" И тут он впервые осознал, что у него пропал всякий интерес к науке, и был поражен этим открытием, как человек, который, взглянув однажды утром на свою жену, неожиданно приходит к заключению: "Да ведь я же давно ее не люблю!"

Митчел Уилсон. Живи с молнией.

Мне свойственно менять планы каждые 5 лет. Очередным поворотным моментом я считаю август 2011 года, когда я окончательно убедился, что не готов и не хочу сразу после постдока становиться профессором. До этого месяца все мои устные и письменные утверждения о желании стать профессором – искренние. После я стал добавлять «но это еще не окончательно», «все может поменяться».

Кризис идей. Одним из требований к получению степени PhD было написание original proposal'а – научного проекта на тему, не связанную с диссертацией. Раньше отсутствие идей меня волновало мало. В годы своего ученичества я успешно решал одну за другой локальные задачи: олимпиады, экзамены, поступление в аспирантуру, написание статей. Я был уверен, что к моменту защиты и выходу в самостоятельную научную жизнь, идеи обязательно заведутся в моей голове: из чтения литературы, из общения на конференциях, из наблюдения за миром – из самого университетского воздуха.

И вот летом 2011 года я понял, что защита на носу, а идей нет и взяться им неоткуда. Я не говорю о тех идейках, которые гарантировано приносят публикацию в Org. Lett., гранты, теньюр и известность среди двух десятков коллег. Такие идейки я генерил пачками в рамках своего карбен-боранового проекта. Вот этого никто не делал? Сделаем. Спектр снимем. Опубликуем. В конце концов, таким же образом я предложил идейку, достаточную для прохождения локального испытания – original proposal'а.

Но это все не то. Осмотревшись вокруг, я не увидел других людей с идеями. Если раньше на семинарах, я считал, что просто слишком мал, чтобы понять величие представляемой науки, то теперь я не мог не понимать, что докладчик несет ерунду и ересь. И все же я нашел одного человека, у которого были идеи. И идеи были у моего брата.

Кризис финансирования. Чтобы лучше приготовиться к карьере профессора, на последнем году аспирантуры я засел читать требования и советы по написанию грантов NSF и NIH. Испытал страх и отвращение. Со страхом еще можно бороться. Инструкции по подаче на грин-карту тоже казались сложными и запутанными, но глаза боятся, а руки и голова делают. Но вот отвращение я победить не мог. Очень противно обманом и унижениями выпрашивать деньги, не собираясь их возвращать. Грин-карту просить тоже унизительно, но нет другого способа получить разрешение на работу, чем просить USCIS или соответствующий орган другого государства. За грин-карту я плачу сам и хотя бы соревнуюсь сам с собой, не уменьшая шансов моих коллег. В то же время существует масса неунизительных способов заработать деньги.

Качественный скачок СПбГУ – Питтсбург дал мне импульс и веру в великое научное будущее. Тут можно было самому снимать ЯМР, лед в неограниченных количествах производили специальные машины, любой реактив из каталога через два дня оказывался на столе, не говоря уже о статьях. При перемещении Питтсбург – Беркли я похожего скачка не почувствовал. К тому времени я уже смирился, что Питтсбург – провинция и что глупо искать там большую науку, другое дело Беркли – лучший химический факультет, Хартвиг – ведущий специалист по металлоорганической химии. Но даже перечисленные маленькие вещи в Питтсбурге были лучше реализованы, чем в Беркли. И в Беркли ни у кого не было больших идей. А вот бежать выше уже некуда – только наружу, из Касталии.

Вы скажете, что вся проблема только в том, что в Беркли у меня не пошел проект, вот я и разочарован. Нет, разочарование началось раньше: в моем любимом Питтсбурге, в группе замечательного руководителя Денниса Каррана, в плодотворной работе над карбен-боранами. Написание диссертации прошло бессмысленно и выматывающе. По ночам я вбивал циферки, которые уже где-то были опубликованы, сверял номера соединений и литературных ссылок. Десять статей, опубликованных по проекту, кажутся крутыми только со стороны. Я-то знаю, что в них нет ничего стоящего. Что все 200 ссылок на них из разряда «другие группы тоже занимаются этой проблемой [2–24]», и никто не воспроизвел, не воспользовался ни одним моим результатом. Потому что они бесполезны. Хотя и опубликованы в JACS и ACIE.

Вначале было весело опубликовать первую статью, затем первую статью первым автором, затем первым автором в крутом журнале. А потом наскучило. Получение степени до поры до времени служило мотивацией. Глупо все бросать за четыре месяца до предполагаемой защиты, когда 90% работы выполнено. В постдокстве такой мотивации уже не было. Если я больше не собираюсь быть профессором (а уж тем более идти в индустрию), то зачем все это: публикации, рекомендации, встречи группы, просиживание в лабе. Был бы американцем, завязал бы со всем этим делом сразу после защиты PhD. А так у меня уже был оффер от Хартвига и подвешенный визовый статус. Все-таки нехорошо было бы подставить будущего руководителя и не попытать своего счастья в Калифорнии. Попытал – не получилось. Любовь к академической науке не вернулась.

Так что разочарование не от проекта в Беркли, а от наблюдений, разговоров и размышлений за 5 лет.