Я даже заранее зарегистрировался на сайте, хотя при желании можно было регистрироваться на месте, а приходить и слушать лекции вообще никому не возбранялось. Зато получил брошюрку и картонку с моим именем на шнурке (даже на нормальный бейджик поскупились).
Проводится все это дело в Alumni Hall’е, он же бывший масонский храм, о котором я уже немного рассказывал.
У брата в четверг была встреча в 9 утра, так что я встал с ним и пришел на конференцию раньше, чем изначально собирался. Конференция, возможно, не самое подходящее тут слово. Для меня это все же был сконцентрированный во времени набор семинаров, который перемежался с повседневными делами.Но раз уж пришел с утра, то отправился слушать менее важные доклады. Помимо четырех пленарных лекций были и разнообразные тренинги, и постерная выставка, и lunch & learn секции, но к ним у меня не было ни малейшего интереса. Были там и spotlights – небольшие лекции, читаемые в основном питтсбургскими профессорами и разбитые на отдельные тематические секции. Утром в четверг я мог выбирать среди трех направлений: 1) Строительство генома из генов; 2) Новые подходы к открытию лекарств; 3) Imaging systems for imaging systems (как это будет по-русски?). Не знаю, что бы выбрали вы, но я отправился слушать про лекарства. На остальных секциях был велик риск заснуть и проспать полтора часа, а на лекарствах я отделался получасовым сном во время двух центральных лекций.
Первый доклад был интересным. Профессор-китаец из School of Medicine рассказывал, как они пытаются пробить через FDA новое лекарство, основанное на китайской народной медицине. В клинических испытаниях оно показало значительное уменьшение побочных эффектов противораковой химотерапии. Но вот беда, в «лекарство» входят части четырех растений, варево из трех любых растений без четвертого теряет целебные свойства, LC-MS показывает как минимум 64 компонента, кто что делает совершенно не известно. FDA стоит на сложившемся принципе: одно лекарство – одно активное химическое вещество. Ну, два. Ну, пусть даже шесть, а никак не 64.
Далее два дедка что-то повествовали о своей молекулярной биолухии. Я быстро потерялся в обозначениях многочисленных сигнальных белков и задремал. По регламенту на всю секцию (четыре доклада) отводилось полтора часа, до 10.30. Но в 10.30 только закончил второй дедок, а нам предстояло выслушать еще одного китайца. Нетерпеливая публика потянулась к выходу, так как не хотела опоздать на Крейга Вентера. Но я досидел до конца. Китаец – молодец, понял, что народ уже устал и изложил свои исследования за 15 минут. Изучали они зибра-фишей (такие мелкие рыбки, модельный организм в биологии). Вначале что-то с эмбрионами творили, а потом еще отрезали рыбам 15% сердца, а оно у них, в отличие от человека, регенерирует. И когда они рыб неким химикатом (сваренным группой профессора Билли Дэя) обрабатывали, сердце у них регенерировало в два раза быстрее, чем без химиката.
Отзвучал последний вопрос, и тут все ломанулись на седьмой этаж занимать места. Самая большая аудитория в Эламни Холле расположена именно там. Но на седьмом этаже места уже не осталось, и нас перенаправили на восьмой этаж, на балкон. Вспоминая мои перемещения по театру на NOS, я заключил, что оттуда слушать лекции даже лучше. В итоге я оказался в первом ряду с правой стороны, прямо над докладчиком.
А людей действительно пришло немало. Кому-то даже пришлось стоять. Слушателей 500 точно было. Как-никак Крейг Вентер – человек и пароход. Точнее человек и институт, а вместо парохода у него яхта. А человек, потому что первый расшифрованный геном Homo sapiens’а был как раз крейгвентеровский. Стало быть, Крейг Вентер - архетипичный гомо сапиенс.Но вначале выступил канцлер (то есть ректор) Университета Марк Норденберг.
Начал он издалека, с руководящей цитаты президента Обамы, высказанной накануне по случаю кончины Стива Джобса, что вот на таких людях держится Америка, и подвел к тому, что Крейг Вентер – один из таких людей. И пока он с нами, надо его любить и славить, а потому Университет Питтсбурга вручает ему почетный приз Диксона. Далее декан медицинской школы рассказал уже о научной составляющей Крейга Вертера. О том, как будучи директором одного из институтов в NIH, он, то есть декан, сделал Вентеру самый большой подарок в жизни – не дал денег на слишком амбициозный проект. В результате Вентер обиделся, основал собственную компанию и назло NIH закончил секвенирование генома раньше всех. А потом декан и канцлер вручили Вентеру медальку того самого некоего Диксона и предоставили лауреату слово.
Крейг Вентер, широколысый, с седой бородой, с бычьей шеей и низким голосом более походил на капитана дальнего плавания, чем на биолога.
Он так и пошутил, что одним из главных его открытий является то, как можно заниматься наукой, плавая на собственной яхте вокруг света. И первая часть доклада была посвящена тому, как они собирают библиотеку генов: и из морских гадов, и из подземных, и даже воздух фильтруют.
Диаграмма показывает, что в офисном здании в Нью-Йорке больше всего летает человеческой ДНК, на улицах Нью-Йорка – ДНК грызунов, в доме в Сан-Диего – бактерий, а на сан-диежском пирсе – насекомых. Они уже собрали 60 миллионов уникальных генов, из которых как из радиодеталей будут собираться абсолютно новые, неизвестные природе организмы.
Об этом была вторая часть его доклада. Синтез ДНК, запихивание этой ДНК в бактериальную оболочку – создание организма с искусственным геномом. Нефтяная компания Exxon уже дала им 600 миллионов, чтобы они вывели микроорганизм, который бы эффективнее всего фотосинтезировал топливо из углекислого газа и воды. В общем, скучно не было. На таком высоком и широком уровне как Крейг Вентер сейчас мало кто из ученых работает.После лекции все побежали на первый этаж. Брат меня спросил: «Это они на фотографии за автографами выстроились?».
Нет, это длиннющая очередь за бесплатным ланчем. У меня были дела поважнее, к тому же пообедать я сходил домой, а в Alumni Hall вернулся к 4 часам, на лекцию гарвардского профессора химии George Whitesides. Мы по этому случаю отменили встречу группы, чтобы все могли прийти и послушать известного ученого.
Вайтсайдз – тоже человек широких интересов, хотя у него нет отдельного института имени себя, но есть группа в 50 человек. Чем он только ни занимался, и не всегда химией. Вот и на этот раз он решил рассказывать о взаимодействии лекарств с белковыми рецепторами. Слушателей уже было в разы меньше, чем на утренней лекции Вентера, хотя пришли почти все профессора-химики. Но не думаю, что собралось больше ста человек. Мы с Эдмундом уселись прямо по центру балкона.
Для начала профессор показал слайд с нарисованным ключом, вставленным в замочную скважину, из которой течет вода. «Это ответ», – сказал он, а потом перешел к тому, какой же был вопрос. Скажу сразу, что лекция его меня не впечатлила. Понятно, что он клонил к тому, что после десятилетий, потраченных на изучение того, как лиганды связываются с рецепторами, мы еще многого не понимаем и мало что можем предсказать. И одну из причин он видит в том, что исследователи якобы не учитывают связанную с белками воду, а потому не могут оценить изменение энтропии. И вообще Вайтсайдз постоянно сетовал, что не учит сейчас молодежь термодинамику на надлежащем уровне. И показывал какие-то расчеты и калориметрические измерения, которые его гипотезу поддерживали.Не знаю как остальные, но я в этой теории ничего нового не увидел. Ежу понятно, что вокруг белка плавает и ассоциируется вода. Это так же естественно, как и то, что белок находится в постоянном колебательном движении и не имеет той жесткой конформации, которую мы видим в кристалле и в которую осуществляем докинг наших молекул. Из черно-белых графиков я так и не понял, что было принципиально новым в его гипотезе. А может, я просто устал, так как лег накануне как обычно в четыре, а встал раньше обычного.
Первоначально я не планировал посещать какие-либо лекции в пятницу. Обещалась сплошная биология, иммунология, нейрология. Но в понедельник Нобелевскую премию вручили как раз иммунологам, причем один из них умер, а двое других ранее в этом году уже получили Shaw Prize вместе с Русланом Меджитовым. И карты вполне могли лечь так, чтобы Меджитов получил с ними и Нобеля. Университет Питтсбурга специально проводит эту конференцию в первую полную неделю октября, и в 2007 году они угадали: пригласили выступать Марио Капекки, а тот взял и получил в том году Нобеля по медицине. Я тогда был загружен классами и преподаванием и не захотел пойти глазеть на свежеиспеченного лауреата, а четыре года спустя мое расписание позволяло мне послушать лауреата несостоявшегося.
Впрочем, о Нобеле в пятницу вслух не вспоминали. Мне лекция и без этого понравилась. Я боялся, что опять пойдут сплошные молекулярно-биологические аббревиатуры и термины, но докладчик обошелся без них, разве что многовато было слайдов с текстом.Профессор Меджитов из Йельского университета получил PhD (скорее, к.б.н.) в МГУ в начале девяностых, потом отправился в США, сделал важное открытие и в прошлом году стал американским академиком. И без Нобеля карьера выглядит очень успешной. Говорил он спокойно и четко, без яркого акцента и понравился мне больше Вайтсайдза. А вот Эдмунд после трех четвертей лекции свалил – скучно стало. Речь шла о том, что ученые много копаются в одних механизмах защиты организма от патогенов, но не уделяют должного внимания другим. В частности так называемой tolerance, когда зараженный организм приспосабливается жить с инфекцией, не убивая подселившихся паразитов, но при этом оставаясь здоровым. Или, например, механизмы, которые организм использует для защиты собственных клеток, от аутоиммунного поражения, – тоже изучены не так тщательно, как механизмы распознавания и убивания непрошеных гостей.
Показал он графики, где мышей заражали двумя разными бактериальными инфекциями. По отдельности они не смертельны, но если одной из них заразить на третий день после первой (не на первый, не на седьмой, а именно на третий день), то все мыши быстро дохнут. Как я понял, все дело в том, что иммунитет, борясь с первой инфекцией, ослабляет организм мыши так, что тот становится восприимчив к другой.
А вот на четвертый пленарный доклад я уже не пошел.
Комментариев нет:
Отправить комментарий