Повесть о лаборатории: Главы 1-2

Не знаю, когда у меня найдется время написать о поездке в Кентукки, но держать блог пустым тоже не хочется. Решил, что забью его пока художкой. Например, текстом, который я написал этим летом в файл «Повесть о лаборатории».doc. Всего в нем восемь глав. Сегодня первые две, а дальше посмотрим.

Главы 3 и 4
Главы 5–7
Глава 8

Глава 1, в которой Саймон ставит реакцию и разбивает колбу

Саймон устало поглядывал то на настенные часы, то на якорек магнитной мешалки, неутомимо болтающийся в бордово-коричневой жидкости. С наступлением сумерек апатия сменила бушевавшее с утра недовольство, и Саймон уже сам убеждался, что для химика-органика День Рождения – такой же день в году, как и все остальные.

Он поднял голову: профессор Б. все так же сидел в кресле у окна, яростно перечеркивал неудачные места и делал пометки в черновике статьи. Саймон работал над проектом уже почти два года, а Профессор никак не решался отпустить аспиранта в самостоятельное плавание и вместо того, чтобы запереться в своем кабинете, околачивался в лаборатории. Такая забота некогда объяснялась принципом: «Безопасность превыше всего. Никто не должен работать в лаборатории один. Особенно ночью». С тех пор к группе присоединилась Мэри, которая тут же рядом терла мыльной щеткой нескончаемые колбы и пробирки. Был еще молчаливый постдок Чен, которому почему-то позволялось работать за стенкой одному. Так что Саймон подозревал совсем иные причины в столь настойчивом присутствии профессора. Сам вопрос, стал бы он приходить работать один, да к тому же ночью, если бы зоркий начальник-надзиратель не засиживался в кресле допоздна, казался Саймону риторическим.

Пора было обрабатывать реакцию. Саймон выключил мешалку. Высвободил колбу из зажима и бумажным полотенцем снял с ее боков остатки масла. Для начала не мешало бы удалить растворитель. Придерживая реакционный сосуд за стеклянное горло
двумя пальцами, Саймон направился к ротационному испарителю.

Да, рабочий день выдался утомительным. Солнце еще не село окончательно, но последние багровые лучи заслонены темной фигурой Профессора. С раннего утра – взвешивать, отмерять, охлаждать, потом греть, проверять, опять греть, потом еще час размешивать, а теперь надо успеть обработать, иначе все труды пойдут насмарку. А ведь Саймон хотел хотя бы вторую половину дня провести где-нибудь с друзьями, вне лабораторных стен. Но если профессор хочет успеть закончить синтез до отъезда, то надо работать. А как успеть, если сегодня ставили только лишь тринадцатую стадию из семнадцати запланированных? Пусть и самую ответственную, но останется еще четыре. За один день никак не успеть. Да и хватит ли вещества, не придется ли начать все заново. Саймон предпочитал даже не задумываться об этом.

Для ответственной стадии Профессор принес накануне эту самую колбу.

– Это моя счастливая колба, – сказал он. – В тяжелые дни постдокства, когда тучи сбирались над моей головой, все валилось из рук, и я проклинал тот день, когда отправился в синтетическое путешествие, я брал эту колбу, запирался в лаборатории и ставил в ней самую сложную реакцию. И ни разу не подвела она меня. Я обязан этой колбе тем, что стою сейчас перед тобой, Саймон. Когда я прыгнул в большую профессорскую жизнь, я взял с собой не книги и не дипломы, а эту колбу, завернутую в вату на дне картонной коробки. Но героям не место за музейным стеклом. Они до последнего часа должны быть там, где нужнее всего. Завтра ты проводишь очень рискованную реакцию. Весь успех нашего предприятия зиждется на том, замкнется этот чертов цикл или нет. Потому прошу тебя поставить эксперимент в этой опытной колбе. Обращайся с ней, как с боевым товарищем. Уважай и береги ее, и она послужит тебе верой и правдой.

«Не все ли равно. Колба как колба. Стекляшка со стертой заводской маркировкой», – подумал сейчас Саймон, вспомнив тот вчерашний разговор. Цвет реакционной смеси не предвещал ничего хорошего. Саймон повернул колбу, чтобы вглядеться в мутную коричневую даль, как неожиданно сосуд выскользнул из аспирантских пальцев и столь стремительно полетел на кафельный пол, что Саймон лишь успел совершить несколько неуклюжих пасов руками и издать непроизвольный вскрик, то ли ужаса, то ли удивления.

Никогда до этого Саймон так не жалел, что в жизни нет сохранения, которое можно загрузить в случае неудачи. Отмотать время на пять секунд назад.

– Ах, ты криворукий урод! – вскричал Профессор, вскакивая с кресла. Он схватил лежавший на подоконнике каталог реактивов Aldrich и со всей силой швырнул им об стену. – Что ты наделал?!

– Она в масле была, – не своим голосом прошептал оцепеневший Саймон. Но его тут же оттолкнула Мэри, которая, скинула с себя лабораторный халат и стала собирать им растекавшуюся лужу.

– Что ты за ерунду делаешь? – грозно окрикнул ее подошедший Профессор.

– Хочу собрать вещество, чтобы потом его можно было с халата сэкстрагировать и почистить. Возможно, удастся спасти, хотя бы часть.

– Нет, это все коту под хвост, – возразил Профессор и уставился на бледно-беспомощного Саймона. – Ты сам-то понял, что ты наделал? Осторожно, Мэри, там осколки. Ты понимаешь, что вот сейчас два года работы полетели в помойное ведро?

– Я понимаю, Профессор, – понуро ответил Саймон. – Я начну синтез сначала. Сегодня же. И попробую, как предложила Мэри, почистить то, что в этот раз.

Профессор еще раз окинул аспиранта сердитым взглядом, присел на корточки рядом с Мэри.

– Зачем халатом? Почему не бумажным полотенцем, – бормотал он, собирая на ладонь осколки. – Отойди.

Мэри встала, посмотрела на Саймона и тихо сказала:

– Не переживай, все в порядке.

Она обернулась. Из-за стеклянной двери за сценой наблюдал Чен. Убедившись, что все целы, что ничего требующего его вмешательства не произошло и что Профессор в ужасном расположении духа, постдок вернулся к своей колонке.

– Вот, – произнес Профессор, вставая с пола и удерживая в одной руке осколки, а другой протягивая Саймону халат. По недавно белоснежной ткани расползлись неприятно ржавые пятна. – Делайте с ним, что хотите. Мы не можем в статье писать: «Смесь была собрана лабораторным халатом и проэкстрагирована тремя порциями эфира». Вам ничего не остается, как начинать с самого начала. Я-то найду, о чем говорить на конференции, но я просто не представляю, что вы собираетесь докладывать на квалификационном экзамене. Я, конечно, поговорю с профессорами, но криворукость никогда не почиталась добродетелью в этих стенах.

Глава 2, в которой Профессор проводит бессонную ночь, а Мэри рассказывает об оболочниках

В эту ночь Профессор решил не ходить домой. В конце концов, бороду можно сбрить перед конференцией, а тратить час на дорогу туда и обратно слишком расточительно. Он запрокинул голову на спинку кресла и, почти засыпая, перебирал в уме возможные планы спасения. Докладывать первые двенадцать стадий синтеза – слишком куце. Комплексы Чена? Слишком далеко от тематики конференции. Слишком далеко и вообще надо вначале доработать статью. Ведь он рассчитывал на синтез. Реакции Мэри? Выглядят обещающе, но пока слишком мало, и опять не синтез. Мэри-Мэри. Но все же глупое решение. Зачем халатом? Ничего у них не получится. Когда же закончит синтез? Не меньше двух месяцев. Больше. Никогда не идет как по маслу. Ожидать можно любого. Подключить Мэри?

Мэри... Как у нее горели глаза, когда она просилась в группу. Только к вам. А больше никого не взял. У остальных слишком слабые баллы. Но достаточно ли готова для синтеза? Перешла из микробиологии в химию. Надо дать закончить первый проект. Закончить проект...

Все, хватит спать! Профессор поднял голову, потянулся, прошелся по кабинету. К нему пришло ясное понимание, что лучше всего совместить все три проекта и дать обзорную лекцию по тому, что проделала группа к настоящему времени. Больше химии хорошей и разной. Когда он закончил перетаскивать структуры по слайдам, за окном уже можно было разглядеть соседние здания и мокрые кусты. Прогромыхал бак мусоровоза.

Профессор высыпал из деревянного пенала на стол карандаши и гелевые ручки, сложил внутрь все подобранные накануне осколки и с силой захлопнул крышку. Затем он надел шляпу, которую приучился носить за последние два года, и вышел в хмурое утро.

Когда Профессор вернулся, он с удовлетворением отметил, что все трое его подопечных уже заняли свои лабораторные посты. Это избавило его от произнесения нравоучений. Пока он мыл руки, был заслушан короткий отчет Саймона. Халат был тщательно проэкстрагирован, и теперь все надежды возлагались на колонку, настолько толстую, что его пришлось закреплять цепью.

– Можете играться, сколько хотите, – ворчал Профессор, отряхивая мокрые руки. – Только размажете по всей лаборатории. Если только там сколько-нибудь было. Мой вам совет: не валяй дурака, а приступай с самого начала.

– Да, Профессор, – понуро отвечал Саймон. – Я уже. Но вы сами знаете, что первая стадия долгая.

– А чем я могу помочь? – развел Б. руками. – Когда я был аспирантом, у меня колбы на ровном месте из рук не падали. Если вы хотели получить от меня указания и совет, то вы их слышали. Чен! – переключился Профессор. – Я прочитал, что ты мне написал. Там, конечно, надо восемьдесят процентов исправлять, но это моя работа. Подготовь спектры. Или дай я лучше познакомлюсь с ними незамедлительно.

Когда Профессор скрылся за дверью, Саймон почувствовал, что последний огонь энтузиазма внутри него потух. Затем ли он урывал от классов каждую свободную минуту, чтобы опять начинать все сначала. И ради какой цели? Они не спасают мир, не ищут смысла жизни. Максимум, на что годятся эти семнадцать стадий синтеза, – доклад на конференции, три страницы в толстенном журнале, которые никто не прочтет. Разумеется, они двигают Профессора к постоянной и высокооплачиваемой позиции, но вчера этот прагматичный поступательный ход серьезно сбавил обороты.

«И сколько бы я получил конечного продукта, – размышлял Саймон. – Сто миллиграммов? Не надо тешить себя пустыми баснями. Сто миллиграммов я вводил в ту реакцию. Оставалось еще пять стадий, включая снятие защитных групп. Десять миллиграммов было бы шикарно. И что дальше? Мы бы положили их в холодильник, где ампула с веществом вросла бы лед. Через пять лет ее нашел бы мой несчастный последователь, которого уважаемый Профессор попросил вылизать лабу к приходу комиссии по техники безопасности. Профессор, у нас тут непонятная ампула с истлевшей этикеткой и непонятной коричневой козявкой внутри. Выкинь ее в ведро, что я, должен за вас все решать. Выкинь в ведро. Кому нужны десять миллиграмм, когда в исходной статье для биологического тестирования из оболочников выделили два грамма. Так кого же мы на самом деле синтезируем?»

– Проклятые оболочники! – громко произнес Саймон. – Мэри, неужели ты тоже считаешь, что мы должны синтезировать каждую молекулу, которую производит каждый червь на Земле? Зачем, Мэри?

– Во-первых, оболочники не черви, – спокойно начала Мэри. – Успокойся, Саймон. Они такие же хордовые как ты и я. Только хорда у них существует на зародышевой стадии. Представь себе маленького оболочника-головастика, который в морских глубинах, размахивает своим хордовым хвостиком. Он ищет камень, который станет его домом. Куда бы прилипиться? Сюда? Нет, туда. Все пути открыты. Но вот он заветный камень в светлом местечке. Оболочник прилепляется. Теперь ему не нужна хорда, и она отмирает. Он больше никуда никогда не поплывет. Зачаточный мозг, так и не развившись, превращается в нервный ганглий. А больше оболочнику и не надо. Он покрывается толстой углеводной оболочкой, в которой остаются лишь два отверстия. Отныне у него одна забота – впитывать воду через одно отверстие, назовем его рот, фильтровать планктон, и выпускать воду и продукты выделения через другое отверстие – клоаку. И вот таким нехитрым образом оболочник питается всю жизнь. Он даже не в каждом поколении размножается половым способом. Такая жизнь у оболочников.

После паузы Саймон глухо заметил:
– Забыл, что ты вначале хотела стать биологом. Я настолько голоден, что тоже не отказался бы пофильтровать планктонов. Пришел в лабораторию не завтракая, чтобы начать колонку. Слушай, Мэри. Если ты мне друг, последи за колонкой, а я сбегаю что-нибудь перехвачу.

– Разумеется, Саймон. Ты даже не представляешь, как мне хочется тебе помочь после вчерашнего.