Мы опоздали примерно на 15 минут на самую первую лекцию профессора Ричмонда Сарпонга из Университета Калифорнии в Беркли. С тех пор, как профессор Хартвиг сообщил мне, что его группа переезжает в августе из Иллинойса в Беркли, я с большим вниманием отношусь ко всему, что связано с местом, где мне предстоит постдочить. Сарпонг лишь недавно получил теньюр, но уже зарекомендовал себя полным синтетиком. Объектом его синтезов стали ликоподиевые алкалоиды, которые уже лет пятьдесят успешно синтезируются во многих органических лабораториях. Но нет предела совершенству, и потому Сарпонгу есть, чем занять себя и свою группу.
На самом деле получился очень неплохой доклад, с шутками и энтузиазмом. Можно было бы ткнуть в Ричмонда и сказать: «Вот живой пример успешного химика афроамериканского происхождения». На самом деле Ричмонд из самой что ни на есть Африки: родился в Гане, где до сих пор живут его родители, школу заканчивал в Ботсване, а потом уже поехал учиться в США. Следует ли из этого вывод, что школьное образование в Ботсване настолько крутое, что может подготавливать будущих профессоров для Беркли? Наверно, не следует, хотя насчет российского (советского) образования такие заключения делаются весьма часто.А дальше в четверговый вечер выступали пятеро студентов. Каждому предоставлялось двадцать минут на все: на доклад и на вопросы. Я, между прочим, был удивлен, насколько хорошо все контролировали время. В итоге из двадцати четырех докладывавшихся аспирантов лишь два человека говорили по 25 минут, но их не прерывали, только кто-нибудь из профессоров, когда отведенное время заканчивалось, поднимался с кресла и всем своим видом намекал, что пора закругляться. За счет того, что другие успевали доложиться быстрее, чем было отведено, каждый раз лекционные сессии заканчивались от силы на 10 минут позже запланированного в расписании.
Абсолютно каждый докладчик получил хотя бы один вопрос, обычно три-четыре. Часто оставались еще желающие задать вопрос, но мы должны были двигаться дальше. На таких конференциях ничего не мешает подойти потом к выступавшему аспиранту и в частном порядке обсудить все возникшие идеи. Я предпочитал действовать именно так, а в зале за время конференции задал всего три или четыре вопроса.
Высоким был и научный уровень студенческих докладов. Понятно, что в отличие от профессоров, которые представляют труд многих поколений аспирантов и постдоков, простой студент имеет весьма скромные результаты. Но все-таки у всех уже есть статьи первым автором в ведущих журналах, и как минимум каждый второй доклад я назвал бы интересным и хорошо подготовленным. Перед GRS я ставил себе цель прочитать по одной статье каждого из участников. Прочитал где-то около 25, то есть половину задуманного. Но даже такая подготовка помогла мне быстрее соображать, о чем идет речь, и уделять внимание деталям и неопубликованным данным. Если на Гордоне самым популярным металлом был никель, то на GRS, пожалуй, родий.
Зал MultiCultural Center’а был как раз подходящих размеров, человек на сто. Так что нам места хватало.
К проектору были присоединены два компьютера: PC и Mac, на который выступающие заранее копировали свои презентации. Хотя из профессоров были те, кто предпочитал подсоединять свой собственный ноутбук. Заведовали компьютерным хозяйством санта-барбарский профессор Том Петтус и его аспирантка Мариса. Уж не знаю, бросали ли они у себя в UCSB жребий, кому вместо выходного придется принимать гостей. За конференцию возникла только одна серьезная компьютерная проблема (дохлые лазерные указки не в счет: они всегда дохлые). Во время одного из докладов, в котором описывались термические превращения каннабиноидов, все формулы отчего-то поплыли за пределы экрана. Пять минут возни, переключения с компа на комп, и аспирантка смогла более-менее спокойно закончить рассказ о своем проекте.Кто-то предпочитал нацепить на выступлении костюм или хотя бы галстук. Сидя в Питтсбурге и обдумывая как бы мне нарядиться, я предполагал, что на конференции в Калифорнии человек в костюме выглядит странно. На всякий случай прихватил из дома галстук, но потом даже его не надевал. Оделся обыкновенно, как хожу каждый день. Разве что был в ботинках, а не в кроссовках.
Я выступал в последний день, когда пара человек уже свалили, чтобы не пропустить свой рейс. Больше всего я волновался не из-за доклада как такового и не из-за вопросов: нет на свете человека, который знает химию карбен-боранов лучше, чем я. Меня беспокоило, не превышу ли я временной лимит. За основу моей презентации были взяты слайды, которые я готовил для интервью с Хартвигом. Остались только самые важные и интересные вещи. Все ЭПР спектры, кинетика и однообразные примеры были выкинуты. Но все равно окончательная презентация содержала 13 слайдов, и по эмпирическому правилу «две минуты на слайд» я теоретически не успевал все доложить. Потому я все же пошел на шаг, который крайне не люблю. Я предпочитаю не готовить доклад заранее, а импровизировать на месте, глядя на слайды. Но тут я все же уселся в субботу вечером за компьютер и набил возможный вариант доклада. Затем я засек время и, не торопясь, прочитал написанное за двенадцать минут. Можно было спать спокойно.
Со своим докладом я уложился за 15 минут. Идеально, чтобы еще успеть ответить на пяток вопросов. Потом мне человек десять говорили, что я очень хорошо выступил: энтузиазм так и прет. Может быть, это всего лишь дань вежливости, но и сам чувствую, что в этот раз у меня все получилось крайне гладко. Я ни разу не сбился, по мере возможностей смотрел в зал на слушателей, а не на экран, и, главное, говорил громко. Иногда одного этого достаточно, чтобы передать людям свою уверенность и восторг от проекта. Ну, и карбен-бораны, конечно, сыграли немаловажную роль. Химия для моих слушателей оказалась новая, необычная. Народ любит расширять свой научный кругозор. В докладах же по полному синтезу я, наоборот, не мог удержаться от полудремы.
Еще из профессоров перед нами выступали Анна Мапп из Мичигана, которая, став профессором, как раз перешла от полного синтеза, которому училась много лет, к регуляции транскрипции ДНК. То ли оттого, что ее доклад содержал слишком много биологии, то ли оттого, что говорила она в пятницу вечером (а пятница была полностью забитым днем), но к этому времени я начал терять концентрацию. Во время утренних докладов у нас бывали 20-минутные перерывы. Не помешало бы делать их и вечером.
Прямо передо мной в воскресенье выступал профессор Карлос Гутьеррез из California State University в Лос-Анджелесе. Может быть, он не великий ученый, но как преподаватель – один из лучших. Было очень правильным решением пригласить его, чтобы он мог рассказать о том, каково быть профессором в колледже без химической аспирантуры. Меня этот вариант не так уж интересует, но немало слушателей спрашивали Карлоса о преимуществах и недостатках подобной карьеры. Он сам изначально не помышлял о ней. В середине семидесятых он хотел снять фильм, а для этого ему нужна была работа на год в Лос-Анджелесе. Он пришел в Калифорния Стейт и втянулся. Помимо преподавания, он успевает выбивать гранты и делать на них довольно серьезную, но простую науку, которая публикуется в JOC и Org. Lett.
Утром в пятницу сессию открывала Кэйт Эштон из биофармацевтической калифорнийской компании Amgen, одного из спонсоров конференции. Она рассказывала о своей работе медицинского химика на примере разработки лекарства от болезни Альцгеймера. А на следующее утро рассказ о роли химика в фармацевтической индустрии продолжил Дэвид Литгоу из Sanofi. Он перешел на следующий уровень: с первоначальной разработки лекарств в process chemistry, когда надо быстро, дешево и безопасно приготовить килограммовые количества потенциально полезного соединения. Оба доклада были весьма интересными, несмотря на то, что за последние годы я стал неплохо представлять, как работают фармацевтические компании.
В моей записной книжке остались пометки о том, кто, о чем и сколько говорил, сколько вопросов получил и т.д. Но если я начну разбирать каждого студента и его проект, то описание конференции закончу осенью. Ограничиваюсь приведенными общими замечаниями и приветствую вопросы читателей.
Комментариев нет:
Отправить комментарий