Кузьмич Forever

Захотелось мне написать о нашем университетском преподавателе по высшей математике Аркадии Кузьмиче Пономаренко. Ему недавно 80 лет исполнилось, но пишу я не к юбилею, а потому что он действительно остался одним из самых запомнившихся мне лекторов. Я даже в его vkontakte’овскую фан-группу потом вступил.


Читал он нам лекции по «вышке» на первом и втором курсе, то есть было ему тогда семьдесят с небольшим. Мы были последним курсом специалистов, у кого он оба года отучил и четыре экзамена принял, потом на бакалавров переключился. Звали его, конечно, просто Кузьмич, и даже наша семинаристка могла в забывчивости забыть имя: колоритного отчества было вполне достаточно. Кстати, у четвертой группы семинары вел сам Кузьмич, и домашка у них была больше нашей, и «колобки» не такие халявные.

Кузьмич замечателен и тем, что он читал нам самую первую в нашей университетской жизни лекцию и принимал самый первый экзамен. На той первой лекции 2 сентября 2002 года, если не ошибаюсь, то в 02 аудитории химфака, Кузьмич оставил на меня двойственное впечатление.

Все мне было в новинку, университетская система разительно отличалась от школьной, где в первый учебный день особо ничего не происходило. А тут большая аудитория, в которую забилась сотня первокурсников. Я сел неудачно, в первый ряд, но с самого края, откуда ничего не было видно. Со своим-то зрением я старался сесть поближе, но не учел, что под углом из-за бликов на доске вообще ничего не видно. Потом стал садиться хоть в пятый ряд, но по центру. А очень скоро энтузиазм моих однокурсников к учебе остыл, и занять козырное место по центру во втором ряду мне никто не мешал.

Итак, 9.30 утра, 02 аудитория в Старом Петергофе. Если попытаться передать дух кузьмичевских лекций, а не вспоминать, как оно было на самом деле, то первые его слова были: «Теорема один». И дальше на вчерашних школьников полился непрекращающийся поток математических слов. Появились значки «существует», «любой» и прочие. Кузьмич вводил строгое определение предела. Машина для чтения лекций заработала. Писал он очень четко и красиво (даже мой брат-математик с этим соглашается), но безостановочно. Мел стучал не переставая. Как только свободное место на доске заканчивалось, Кузьмич резко опускал вторую доску, которая закрывала только что написанный текст. В аудитории раздавались возмущенные возгласы: «Вернитесь, пожалуйста! Мы не успели. Ой, не стирайте», но Кузьмич, то ли вправду не слышал, то ли умело пользовался славой подглуховатого профессора и продолжал строчить одну формулу за другой, сопровождая действо монотонным и негромким проговариванием написанного вслух.


И только после пятиминутного перерыва посреди пары, он, наконец, представился и поздравил нас с началом новой учебной жизни. Но передышка была недолгой, и вновь студенты с затекшими пальцами продолжили копировать математическую писанину в свои конспекты. Классической стала фраза Кузьмича: «Посмотрите на формулу, которую я только что стер».

В том первом семестре у нас было две пары лекций по математике в неделю, и я без труда исписал своим мелким почерком две тетради в 96 листов каждая. В следующих трех семестрах объем лекций сократился до одной пары в неделю.

Поначалу такие механические лекции мне казались бездушными, неартистичными, даже примитивными: этак можно и самому Фихтенгольца переписывать, в чем роль лектора? Да и сам Кузьмич, когда его спрашивали об особенностях его курса, скромно отвечал, что курс в общем-то стандартный, за тридцать лет мало что поменялось. И только со временем, в сравнении с другими лекторами, ко мне пришло истинное понимание ценности кузьмичевского подхода. Первое, что бросилось в глаза, – на Кузьмиче я не спал, не читал левых книг, не скучал. Не до того было, успеть бы записать.

Скорость поступления нового материала высокая, но раз Кузьмич успевает это записать, то и мы должны. Ныне же молниеносно переключаемые слайды PowerPoint’а не только не откладываются в голове, но и вгоняют в сон от общего безделия. Как вгоняли меня в сон большинство университетских курсов, лишенные кузьмичевского темпа. Взять ту же общую и неорганическую химию, которая у нас в тот первый день была второй парой. Вот там профессор начал неспешно, подробно все разжевывая, и я вначале начал рисовать в конспекте уродов, а лекции с третьей неизменно впадал в спячку.

Но Кузьмич не только по программе шпарил. Мог для общего развития поведать о какой-нибудь лемнискате Бернулли или полиномах Лежандра, а то вообще рассказать анекдот. Для меня он задал эталон стандартной лекции ниже, которого падать нельзя. Ведь казалось бы, что проще, чем честно пересказывать студентам материал под запись. К сожалению, у нас на химфаке всех преподов тянуло куда-то в дебри. На уровне или лучше Кузьмича читали всего три-четыре курса, все остальное было мне неисправимо скучно.

Одних лекций Кузьмичу не хватало. Он давал кучу материала для самостоятельного изучения перед экзаменом, хотя в итоге спрашивал только по лекциям. В то же время проводил он еще такую вещь как обязательная консультация накануне экзамена, где вместо вопросов-ответов он читал еще одну лекцию, материал которой служил основой для допов на предстоящем экзамене.

Дату самого первого экзамена он назначил нам сам. Спросил, устроит ли нас 4 января, так как второй курс уже попросил поставить им экзамен на вторую неделю января. Мы, конечно, не смели возражать, и Новый год прошел в обнимку с Фихтенгольцом. А зима 2002–2003 годов в Питере вышла наредкость морозной. В день экзамена с утра было где –28 °С, а факультет к тому же за городом. И как назло назад электрички не ходили до четырех, пришлось идти в Старый на маршрутку.

Все четыре экзамена я сдавал Кузьмичу. Во-первых, потому что он читал лекции, по которым были вопросы. От него не ожидались допы не по программе. Во-вторых, как отличник учебы я предпочитал ложиться на амбразуру и идти к преподам, считавшимся более строгими. Те же Волкова и Андрианова, которые вели семинары, считались более халявными (им не сдавал, не знаю, но не думаю, что это так). А второй экзамен вообще все сдавали Кузьмичу, так как он его один принимал. У меня-то проблем со сдачей математики не возникло, хоть не все помнил, но 90% правильных ответов для «отлично» было достаточно. А были люди пересдававшие Кузьмичу по семь и больше раз, пока не вытягивали на заветную тройку.

О Кузьмиче еще можно еще много чего забавного вспомнить. Те студенты, кто у него на семинарах был, могли бы массу историй добавить, в основном связанных с тем, что все думают, что Кузьмич глухой, а на самом деле он слышит больше, чем кажется. Еще мы, к примеру, отличали так называемый «шаг Кузьмича», когда он полубежал с утренней электрички, далеко выкидывая ноги при ходьбе, чтобы не позже студентов добраться до аудитории. Или известная история, что студенты любят дарить ему по окончании курса расческу.

За прошедшие годы высшая математика из моей головы порядком повыветрилась, но Кузьмича я вспоминаю с уважением и улыбкой. Нормальный такой препод. Легендарный.