2. Я подошёл и поинтересовался, не поэт ли он. Он ответил, что не относясь к поэтическому цеху, однако же причисляет себя к ценителям искусства. Не желая упускать благодарного слушателя, я отрекомендовался начинающим поэтом, прибывшим «воспеть великолепие Вены» и, прежде чем незнакомец успел ретироваться, продекламировал:
Ввысь возносятся высотки.
В величавых волнах венских
Водоплаватель всебелый
Вверх вытягивает выю.
3. – Так сейчас пишут? Без рифмы? – изумился мой случайный собеседник.
– Все рифмы закончились. Не подобрать.
– Как же, – он на задумался на пару секунд и вдруг рассмеялся. – «Ввысь возносятся высотки. Вероятно, выпил водки». Есть рифмы, есть, если поискать. Разучились сочинять, напрягать голову, только и всего. Где вы видели высотки в Вене?
– Как где? В Донау-Сити, на берегу Дуная, – я показал незнакомцу фото. – А вот он, водоплаватель всебелый.
– Вижу. Сто лет не был в Вене. Как всё изменилось. И не всегда в лучшую сторону. Слушайте, – обратился он ко мне серьёзно, – сегодня среда, музей Альбертина открыт до девяти, последняя возможность посетить выставку Ван Гог–Вонг, не соизволите ли составить мне компанию?
Я ответил, что не стеснён планами и обязательствами и доктор С., как он представился, может полностью мной распоряжаться.
4. Если Винсент ван Гог (1853–1890) не нуждался в представлении, то с творчеством канадского самоучки Мэтью Вонга (1984–2019) я был знаком лишь понаслышке.
5. Ван Гога на выставке было мало, Вонга – много. Мой спутник проходил мимо работ канадца с показным равнодушием, но его лицо преображалось перед картинами прославленного голландца.
6. С досадой в сердце я осознавал, что он прав. Работы Вонга казались вторичными и любительскими, но я попытался заступиться за современное искусство: техника не так важна, если человеку есть, что сказать. Не надо забывать, что Вонг покончил с собой в возрасте 35 лет.
7. Доктор возразил, что это не аргумент и Вонга продвигают скупившие его картины дельцы. «Попомните мои слова: через сто лет ни о каком Мэтью Вонге вы не услышите, в музеях будут висеть картины новых безумцев, а ван Гог вечен. Никто не перепутает сиюминутность c гениальностью».
8. Я ответил, что нам не суждено знать, что будет через сто лет (доктор загадочно улыбнулся), но я берусь за двенадцать дней экспериментально доказать, что среди современного искусства есть образцы, утирающие нос шедеврам прошлого. Доктор протянул свою руку, и мы скрепили наше пари на факсимиле дюреровского «Зайца»:
9. Мы продолжили знакомиться с постоянной экспозицией Альбертины. Искусство начала 20 века, некогда считавшееся возмутительным, давно перешло в разряд классики:
10. По мере того, как мы продвигались к нашим дням, лицо моего соперника всё чаще посещала саркастическая усмешка:
11. Наконец, когда мы спустились на выставку современной художницы Дженни Савиль, он махнул рукой и сказал, что у меня осталось одиннадцать дней:
12. Заутра я решил зайти с козырей и представить доктору “Hill Arches 1973” Генри Мура, одного из величайших скульпторов 20 века.
13. Он же отметил, что пальмы в кадках плохо рифмуются с колоннами Карлскирхе. На моё замечание, что шедевральные “Hill Arches 1973” не пальмы, а бронзовая штуковина в воде, он только рассмеялся. В тот четверг был Corpus Christi (Праздник Тела и Крови Христовых или Праздник Пресвятой Евхаристии) – важный католический праздник и официальный выходной в Австрии. Мы как раз попали на торжественную процессию. Из храма показались несущие дароносицу священники:
14. Доктор приосанился, но когда увидел, что процессию сопровождает жалкая кучка прихожан, уступавшая по численности подтянувшимся на звуки труб зевакам, принялся рассказывать, как отмечали Корпус-Кристи при государе императоре.
15. Мы зашли внутрь церкви, и на нас дохнула волна барочной избыточности:
16. Но стоило доктору поднять очи кверху, как чело его омрачилось.
– Что это? – спросил он меня.
– Люстра.
– Сам вижу, что люстра. Но почему такая? Не барочная, не 18 века?
17. Я с гордостью сообщил ему, что такую люстру придумал концептуальный художник Серит Вин Эванс из Уэльса, но доктор отнёсся к такому смешению эпох предосудительно. Мы вышли на бульвар Рингштрасе, опоясывающий Внутренний Город.
– Разве не глупо продолжать подражать древним грекам и римлянам? – кипятился я. – Взять хотя бы здание австрийского парламента. Афина с золочёной Никой в руке куда ни шло, но помещать в центр фронтона императора Франца Иосифа в тоге – это цирк с конями. Где Греция, а где Австрия?
18. – Мифология вечна и принадлежит всем европейцам, – напыщенно рассуждал доктор. – А это что ещё за монумент? Я его не припоминаю. Кто это стоит в золотом шлеме с флагом-копьём и щитом-гербом?
19. – Воин-освободитель.
– Не напомните, из какой он мифологии?
– Из советской.
– Ах, из советской. Тогда пусть стоит.
20. На площади Бетховена доктор остановился возле памятника композитору и принялся расхваливать работу скульптора Каспара фон Цумбуша.
21. Я не выдержал и резко заявил, что восседающий на «троне» Бетховен сделан без особой выдумки. И зачем было окружать его путти: что ни монумент, то скульптурный понос? Доктор, отметив, что слева сидит герой балета Бетховена «Творения Прометея», а справа – богиня сказаний Фама, спросил меня, что я подразумеваю под выдумкой, как современные скульпторы представили бы гения. Я указал, что на этой же площади находится скульптура нашего современника Маркуса Люперца «Посвящение Бетховену». Мой визави открыл рот то ли от изумления, то ли от негодования:
22. – Кто это сидит? Нынешний слушатель?
– Это «произведения Бетховена».
– Ну, знаете ли, если это не шутка, если вы считаете такие скульптуры красивыми и уместными, я почитаю своим долгом вправить ваш художественный вкус. Пройдёмте в Фольксгартен. Там, в Храме Тесея я покажу вам мраморный шедевр Антонио Кановы – «Тесей и кентавр».
23. Видели ли бы вы лицо доктора, когда внутри храма мы обнаружили арт-объект «Прачка» художницы Шеннон Алонсо из Тринидад и Тобаго:
24. – А где кентавр? – удивился С.
– Убивать кентавров нынче не в моде. Но не хватайтесь за сердце. Поделку Кановы перенесли на лестницу Музея истории искусств.
– Я должен убедиться, что с ними всё в порядке. Только боюсь, что в праздничный день в один из главных мировых музеев стоит многочасовая очередь.
Вскоре мы убедились, что страхи доктора оказались безосновательны.
25. Никто не мешал Тесею колошматить кентавра.
26. – Если не в церкви и не в музее, то где весь народ? – недоумевал доктор. – Неужели венцы разъехались по альпийским дачам сажать картошку? И что это за странный флаг при входе? Какое нелепое сочетание цветов!
27. Я уклончиво ответил словами, выбитыми на Доме сецессиона: «Каждому времени свое искусство, каждому искусству своя свобода»:
28. Раз уж мы оказались в Kunsthistorisches Museum, то посетили выставку Брейгеля – Арчимбольдо:
29. Со своей тягой к нестандартным решениям я предпочёл арчимбольдовских чудиков брейгелевским охотникам, и не успокоился, пока не нашёл лягушку на аллегорическом портрете Воды:
30. Надо признать, что KHM – пиршество для любителей старины. Я заметил, что доктор с любопытством разглядывает мумию нильского крокодила в египетском зале:
31. – Уважаемый доктор, если мёртвые животные для вас искусство, то в Albertina Modern проходит выставка Дэмьена Хёрста. Только он предпочитает мумификации погружение в формалин:
32. Соблазнившись на внешне классический вид музея, доктор не ожидал подвоха.
33. Но экспонаты низвергли его в глубокую задумчивость. Он надолго завис, разглядывая картину Йорга Иммендорфа “The Rake’s Progress” по одноимённой опере Стравинского:
34. Надобно вам сказать, что классическая музыка была потребна С. как еда. С той же регулярностью, с которой вы раз в день ходите в ресторан обедать, каждый вечер ходил он на концерт, заряжаясь духовной пищей для следующего дня. В одной только Венской опере мы побывали семь раз.
35. Я послушал Анну Нетребко в «Пиковой даме», пережил весь вагнеровский цикл «Кольцо Нибелунгов», первый раз в жизни посмотрел балет, но так и не выучил хитроумную систему многочисленных внутренних лестниц:
36. А были ещё симфонические вечера в Венском Концертхаусе и Музикферайне:
37. Я не считаю музыкальные «перекусы» в церквях на условно-бесплатных органных концертах в Петерскирхе:
38. Надо ли удивляться, что утром пятницы доктор потащил меня на Центральное кладбище Вены, где ему непременно надо было повидать надгробные памятники Иоганна Штраусса II и Брамса:
39. Бетховена, Моцарта и Шуберта:
40. Доктор поведал мне, что Моцарт скончался в 1791 году, когда по императорскому распоряжению венцев хоронили в неотмеченных братских могилах на Кладбище Святого Марка. Поэтому точное нахождение могилы Моцарта неизвестно. Когда на Центральном кладбище создавался «композиторский уголок», без Моцарта никак не могли обойтись, и перевезли туда памятник, установленный на предполагаемом месте захоронения Моцарта. А на Санкт-Марксе впоследствии поставили нового ангелочка. Таким образом в Вене есть два надгробных памятника Моцарту и ни одной настоящей могилы:
41. В ответ я просветил доктора, что ставить ангелочков на могилах больше не модно. И привёл в пример могилу карикатуриста Манфреда Дейкса на том же Центральном кладбище, который, очевидно, любил кошек.
42. А современный скульптор Франц Вест для собственной могилы создал такой розовый памятник, который не снился никаким моцартам и бетховенам:
43. Любитель долгих променадов, доктор вёл меня на Центральное кладбище петляющим маршрутом. По пути он хотел показать мне, что в старой Вене даже такие утилитарные постройки как газометры, хранившие светильный газ, строили с изяществом:
44. Какого было его удивление, когда я сообщил ему, что газометры перестроили в жилые дома с магазинами на нижних этажах.
– Современные диогены предпочитают бочки попросторнее? – ехидно поинтересовался он. – Кто в здравом уме поселится в газометре?
45. Я отвечал, что газометры – ещё не самый эксцентричный вариант и что пришёл мой черед познакомить старорежимного ворчуна с последними достижениями архитектуры. Субботним утром мы посмотрели Дом Хундертвассера, где деревья растут прямо из комнат:
46. Оценив почти барочную вычурность, С. выразил сомнения, что жильцы замечательного дома так уж рады неровным полам и толпам туристов под окнами:
47. Следующим предметом моего хвастовства был новый кампус Венского университета экономики и бизнеса с библиотекой по проекту Захи Хадид:
48. – Нет, это не главный церемониальный зал Венского университета, – привычно забубнил доктор.
49. – Время мрамора и позолоты прошло, нынче строят из стекла и досок, – подзуживал я.
50. Мы перешли Дунай и оказались перед Венским международном центром, где заседают многие организации ООН, включая МАГАТЭ.
51. Не буду пересказывать вам, какую реакцию у доктора вызвали скульптуры Бруно Джиронколи в обрастающем небоскрёбами Донау-Сити:
52. – Как могли настолько деградировать представления о прекрасном? – негодовал С. – Конечно, и раньше могли вылепить разных чудовищ, побиваемых Гераклом. Но люди были похожи на людей.
53. – Мы просто стали культурно богаче: теперь у нас есть и псевдоантичные руины:
54. И современные арт-инсталляции:
55. В воскресенье мы «лечились» парками дворца Шёнбрунн:
56. Доктор объявил, что в такую чудесную погоду грех слоняться по дворцовым залам и мы прогуляемся до церкви Св. Леопольда при психиатрическом госпитале, чтобы убедиться, что современная архитектура может быть красивой.
57. «Современной архитектуре» оказалось около 120 лет. Церковь, спроектированная знаменитым Отто Вагнером, была прозвана «могилой индийского махараджи» (для сумасшедших сойдёт!), но стала прекрасным образчиком ар-нуво:
58. До разрешения нашего спора оставалась неделя, и я чувствовал, что проигрываю по всем статьям. Мы уселись подвести промежуточные итоги в кафе-кондитерской «Аида» наискосок от Венской оперы. Доктор взял меланж с куском торта Малакофф («назван в честь французского маршала Жан-Жака Пелисье, который получил титул герцога Малакофф после успешного штурма Малахова кургана в 1855 году в ходе осады Севастополя во время Крымской войны»), а я выбрал их собственный торт «Аида» с венским айс-кофе:
59. – Надо было идти в «Захер», – бурчал недовольный доктор.
– Зачем стоять в очереди в «Захер», – возражал я, – если сейчас можно задёшево купить их фирменный торт в любом супермаркете Spar.
60. Вкус торта из Spar был, впрочем, соответствующий цене. Доктор отчитал меня, что даже в таком низменном виде искусства, как кулинарное, современное общество демонстрирует падение нравов.
61. Наши прогулки продолжились по садам дворца Бельведер. Доктор сразу отметил, как телекоммуникационная вышка испоганила всё впечатление от паркового ансамбля:
62. Фаворит венских сувениров «Поцелуй» Климта висел на надлежащем месте в Верхнем Бельведере.
63. Я не мог не уколоть доктора тезисом, что Климт и Вагнер в своё время казались неуместными революционерами, а ныне почитаются классиками. Так и нынешняя Вена через сто лет будет казаться милой и ламповой. Но после посещения выставки женщин-художниц в Нижнем Бельведере доктор возразил, что никогда про брутализм не скажут «красиво строили», а про абстракционизм – «умели же рисовать»:
64. Когда доктор захотел утолить жажду и попросил проводить его к питьевому фонтанчику, я специально отвёл его к новому Jubiläumsbrunnen WirWasser (2023), поставленному к 150-летию венского водоканала:
65. – Что это? – изумился доктор. – Откуда у него течёт вода?
– Из ноги. Будто в классических фонтанах разберёшь, что происходит.
66. – А тут, – продолжал я, – сидят в обнимку разнообразные жители нынешней Вены.
– Как такое уродство может существовать в одном городе с фонтаном Альбрехта, где Дунай обнимает Вену?
67. Но пить захочешь – выпьешь и из рыла диковинного венца:
68. – Средневековое искусство кажется шагом назад по сравнению с античностью, так и про ваше время скажут, что люди разучились рисовать, – продолжал доктор, когда мы зашли в музей Собора святого Стефана, чтобы купить общий билет.
69. Билет позволял подняться на лифте на северную башню и пешком на южную. Оттуда можно было лицезреть архитектурную мешанину стилей: от неоготики Вотивкирхе и барочности Петерскирхе до постмодернизма Haas House прямо напротив собора. На вопрос доктора, почему Вена не может выглядеть как Прага, я ответил одним словом: «Разбомбили».
70. Даже знаменитая крыша была починена только в 1950 году, о чём свидетельствовали цифры под орлами:
71. Стоило нам обойти собор, как доктор принялся ругать гигантский рекламный плакат столь не уместный в священном месте:
72. Я предложил ему считать, что это Мария Магдалина. В конце концов, на ремонт собора тоже надо как-то зарабатывать. Христиане стали скупы. Внутрь Штефандома С. входил с опаской, что древних святых поменяли на современных чудиков. Но интерьеры остались готичными:
73. Чем дольше мы ходили по Вене, тем больше я понимал, что переубедить моего соперника мне поможет только чудо. Из знаменательных прогулок отмечу наше паломничество в Клостернойбург. Нормальные люди едут туда на метро, а потом на поезде. Мы же прошли 12 км пешком вдоль Дуная. По пути нам попался мусоросжигательный завод Шпиттелау, реконструированный после пожара по проекту того же Фриденсрайха Хундертвассера:
74. В данном случае доктор похвалил смелые решения. Мусоросжигательный завод сложно испортить эстетически. И даже сравнил его с Чумной колонной, воздвигнутой в 1683 году императором Леопольдом I в благодарность избавления города от эпидемии:
75. Точно так же он разглядел элементы замка и даже собора в гигантском муниципальном жилом доме Карл-Маркс-Хоф, визитной карточке «Красной Вены» 1920-х:
76. В клостернойбургском филиале Альбертины я предпринял последнюю попытку реабилитировать наш век. Среди его экспонатов сложно было отыскать те, которые не вызывали бы отвращения у людей со здоровой психикой (не для этого ли существует современное искусство?).
77. В бетховенские времена не было телевизоров, поэтому приходилось творить из бронзы и мрамора:
78. Ну, согласитесь, что так намного интереснее, чем очередной фонтан очередного святого Леопольда:
79. В Клостернойбурге наше путешествие не закончилось. По Венскому лесу мы поднялись на гору Каленберг с видами на истыканную небоскрёбами Вену:
80. В 1683 году здесь произошла решающая Венская битва. Армия христиан во главе с королём Польши Яном Собеским разбила турецкую армию и сняла осаду с города. На горе стоит памятник украинским казакам, защищавшим Вену. Современный (2013), но до скуки реалистический:
81. – Многочисленные произведения искусства, прославляющие победу императора Леопольда I над турецкими воинами, ныне считаются проявлением европейского колониализма, – заметил я.
– Какого ещё колониализма? – удивился доктор. – Разве это не турки, покорив Балканы, хотели колонизировать Австрию?
Я порадовался, что наш спор касался исключительно искусства.
82. Наступило воскресенье, последний полный день моего пребывания в Вене. Мы с доктором отправились на кладбище Гринцинга, где похоронен Густав Малер. К нашему взаимному облегчению это была скромная, лаконичная могила без рыдающих муз или ржавых чудиков. Лишь диски от почитателей композитора вносили нотку современности.
83. – Вам не кажется, что мы слишком много ходим по кладбищам? – спросил я.
– Этот визит для меня – реквием по ушедшей эпохе, которую я, возможно, излишне романтизирую. Вена стала другой, пора отпустить прошлое.
– Нет, стихи с рифмой лучше стихов без рифмы. Я признаю поражение в нашем споре.
– Но мы же ещё не посетили Леопольдину! Как же поход в Альпы?
– В следующий раз. Через сто лет?
– Надеюсь найти время пораньше. И если вы выпустите ваши вирши, с удовольствием их почитаю.
Мы пожали руки, и подобно задумчивому Бетховену доктор С. растворился в вечернем тумане.
Комментариев нет:
Отправить комментарий