Но многие ли посетители Центрального кладбища понимают, что эта формула означает? Понимают ли они, за какие заслуги Людвиг Больцман удостоился чести быть похороненным рядом с великими композиторами и федеральными канцлерами? Кто все эти люди, похороненные вместе с ним? И не являемся ли мы всего лишь больцмановскими мозгами? Я не стал спрашивать чат, а по-старинке обратился к Википедии.
Наш герой родился в Вене в 1844 году в семье акцизного чиновника. Учился в Венском университете у Йозефа Лошмидта и Йозефа Стефана. В 22 года Больцман получил докторскую степень за работу «О механическом значении второго закона механической теории теплоты». В дворике главного здания Венского университета на Рингштрассе, где выставлены бюсты знаменитых преподавателей и выпускников, Больцману поручена ответственная роль сторожить бутылки с минералкой и лимонадами. Потому что холодильник, как предположил мой брат, имеет прямое отношение к термодинамике:
А рядом из квазиниши в стене выглядывает учитель и друг Больцмана, не менее бородатый доктор Иоганн Йозеф Лошмидт (1821–1895):
Их связывает уравнение NL = p0/kBT0. Физически подкованные читатели вспомнят постоянную Лошмидта – «число специфированных структурных единиц (атомов, молекул, ионов, электронов или любых других частиц) в 1 м3 вещества в состоянии идеального газа при нормальных условиях: давлении в 1 атмосферу (101 325 Па) и температуре 0 °C (273,15 К)». NL = 2,69 × 1025 м–3. То есть в кубометре воздуха зимой в Питере кружится 27 септиллионов молекул с поправкой на неидеальность. А уравнение состояния идеального газа связывает постоянную Лошмидта с куда более известной и фундаментальной постоянной Больцмана kB = 1,38 × 10−23 Дж/К.
Юный Больцман вычитал у Максвелла, что температура газов вызывается движением и столкновением молекул. Чем шустрее летят молекулы, тем газ горячее. Для частиц одноатомного идеального газа, обладающих только тремя степенями свободы поступательного движения, кинетическая энергия mv2/2 равна 3kT/2. Отсюда среднеквадратичная скорость молекул v = √(3kT/m). Вам давали в школе для запоминания выражения под корнем «три ка-тэ на массу» мнемоническую формулу «три кота на мясо»? Вот это самое «ка» и есть постоянная Больцмана.
Если бы механический взгляд на температуру победил в быту, то я бы писал, что на улице сейчас температура не 95 градусов Фаренгейта, а 6,4 килоджоуля на моль или 476 метров в секунду (ну, или у американцев оставались 1562 фута в секунду) – средняя энергия и скорость молекул воздуха.
В 1869 году двадцатипятилетний Людвиг Больцман хабилитировался и стал профессором математической физики в Граце. А ещё через три года он повстречал студентку педагогического колледжа Генриетту фон Айгентлер. Она была сиротой и хотела стать учительницей физики и математики, но для этого ей необходимо было посещать лекции в Грацском университете. К сожалению, женщинам в то время не разрешалось учиться в университете. Один профессор посоветовал ей лучше научиться готовить: в жизни больше пригодится, чем математика с физикой. Генриетта обратилась к Больцману за советом и поддержкой, и они сумели убедить министерство образования, чтобы Генриетте разрешили стать слушательницей университетской курсов по математике, естественным наукам и философии, единственной женщине в Австро-Венгерской империи.
Больцман же вернулся в Вену, где получил должность профессора математики. Тщательно подсчитав свои доходы и расходы, Людвиг решился сделать Генриетте письменное предложение о свадьбе. И она его приняла, тоже письменно. К этому моменту закончился семестр, и для продолжения обучения от Генриетты потребовали подавать новую петицию в министерство. Она решила, что её знания больше пригодятся в роли профессорской жены. Как сформулировал Людвиг: «Мне кажется, что постоянная любовь не может длиться долго, если жена не понимает и не воодушевляется усилиями своего мужа, а является всего лишь его экономкой, а не товарищем, сражающимся на его стороне». 17 июля 1876 года они поженились:
Это время было самым плодотворным в научной работе Больцмана. Стремясь строго вывести второе начало термодинамики из механики, в 1872 году он доказал H-теорему – математический закон, по которому энтропия изолированной системы может только возрастать. Но Лошмидт возразил, что такой вывод противоречит обратимости ньютоновской механики по времени. Пусть система эволюционирует во времени из t0 в t1 с увеличением энтропии. Так как мы случайно выбираем начальные условия в фазовом пространстве, то должно быть равновероятно выбрать такую систему, в которой в момент времени t1 скорости всех молекул поменяются на обратные. Тогда система должна эволюционировать из этого состояния в обратном направлении с ожидаемым уменьшением энтропии. Экспериментально мы наблюдаем, как обратимость законов механики по времени, так и выполнение второго начала термодинамики (теплота не может переходить сама собой от холодного тела к горячему), и их кажущаяся несовместимость получила название парадокса Лошмидта.
Больцман глубоко задумался. Физики найдут объяснение парадоксу Лошмидта только в конце 19 века: ключевое предположение в расчётах Больцмана о молекулярном хаосе, что все молекулы движутся хаотично и независимо друг от друга, неявно вносит элемент временной асимметрии, задаёт стрелу времени. После взаимных столкновений скорости молекул уже не являются независимыми и некоррелирующими. Но Больцман додумался до другого вывода: второе начало термодинамики не является строгим математическим законом, а оказывается результатом статистических процессов. Мы не наблюдаем переход тепла от холодного тела к горячему не потому, что это запрещено, а потому, что это очень маловероятно.
Можно встретить утверждение, что главный научный вклад Больцмана – нахождение связи между термодинамической и статистической энтропией. И здесь на сцену выходит формула с надгробного камня “S = k. log W”. Чем оно так замечательно? Что здесь означает каждая буква?
S – это энтропия. Физики давно подозревали о существовании термодинамической функции, которая численно характеризовала бы необратимое рассеивание энергии в неидеальных процессах. В 1865 году немецкий физик Рудольф Клаузиус назвал её энтропией (от греческого слова, означающего «превращение»), и так как буква E уже использовалась для энергии, он обозначил энтропию буквой S. Почему S? Никто не знает. То ли это Summe, то ли Statusfunktion, то ли Sadi [Carnot], то ли просто случайная буква латинского алфавита. Клаузиус сформулировал сразу два закона термодинамики фразой: «Энергия мира постоянна, энтропия стремится к максимуму».
Что такое энтропия? Сколько физиков вы спросите, столько объяснений получите. Википедия знает много разных энтропий и предупреждает, что понятие это неинтуитивное. Я сдавал в университете термодинамику, статистическую термодинамику и два курса физической химии. Для меня энтропия останется в первую очередь величиной ∆S в формуле для расчёта свободой энергии Гиббса: ∆G = ∆H – T∆S.
“k.” в могильной формуле – уже знакомая нам постоянная Больцмана. (Её чаще пишут как kB или просто k). Так назвал этот коэффициент пропорциональности и записал впервые формулу в таком виде Макс Планк, интерпретируя работы Больцмана. То есть энтропия S пропорциональна чему? Что такое “log W”?
После определения «энтропия термодинамической системы пропорциональна натуральному логарифму от числа различных микросостояний W, соответствующих данному макроскопическому состоянию» приходится в свою очередь определять, что такое микросостояния. Обычно прибегают к всем понятным монеткам, игральным костям и картам. Допустим, у вас есть сто монет. После случайного подкидывания каждой из них макросостоянию «100 орлов» соответствует только одно микросостояние: когда все монеты выпадут орлом кверху – очень маловероятно. А вот макросостояниям «50 орлов» или «49 орлов» будут соответствовать очень многие микросостояния: они более вероятны и соответствующая им энтропия выше, чем, например, у состояния «27 орлов». Поэтому начав из состояния «27 орлов», энтропия при последующих подбрасываниях монет будет возрастать, пока не устаканится возле макросостояния «50 орлов», обладающего максимальной вероятностью и максимальной энтропией.
Это всё замечательно, но какое отношение микросостояния «орёл–решка» имеют к частицам газа, которые могут принимать любые непрерывные значения положения и скорости (момента импульса)? Неужели в 1870-е годы Больцман изобрёл кванты? Почти. Поэтому Планк так вдохновился его работами. Больцман разбил многомерное пространство положений и импульсов на дискретные диапазоны, но лишь как математический приём. А обозначение W взялось от немецкого слова Wahrscheinlichkeit («вероятность»).
Так всё-таки под логарифмом число микросостояний (кратность) или вероятность системы оказаться в данном макросостоянии? И откуда вообще взялся логарифм? Чтобы из мультипликативных вероятностей получалась аддитивная энтропия? Чтобы было проще посчитать произведение факториалов? Чтобы по третьему началу термодинамики при температуре абсолютного нуля, когда возможно только одно основное микросостояние, энтропия была равна нулю: S = k ln W = k ln 1 = k × 0 = 0? Если бы я месяц читал статьи Больцмана про Permutabilitätsmass, я бы разобрался. Но я бы не придумал, как написать о моих находках, чтобы они были интересны вам. Поэтому я решил, что я не физик, а турист. Как однажды признался Джеймс Максвелл: «Изучая Больцмана, я не смог его понять. Он не смог понять меня из-за моей краткости, а для меня таким же камнем преткновения были и остаются его длинноты».
Тем временем свежеиспечённая микроячейка общества, чета Больцманов, снова переместилась в Грац. Стараниями Генриетты Больцман её муж возглавил кафедру теоретической физики в Грацском университете. На ту же позицию претендовал Эрнст Мах из Карлова университета, но Генриетта убедила профессоров, что Людвиг Больцман не только умнее, но и страдает от слабого здоровья, и ему будет полезен горный климат. Для Больцмана она стала тем самым соратником, о котором он мечтал. Читала ему статьи, чтобы беречь его зрение, научилась готовить (а поесть Больцман любил) и родила ему пятерых детей: Людвига Хьюго (1878), Генриетту (1880), Артура Людвига (1881), Иду (1884) и Эльзу (1891).
«Пара вела светскую жизнь, часто посещала театры, организовывала пикники в окрестностях Граца». Больцман писал стихи, играл на фортепиано (в школьные годы в Линце его учителем был сам Антон Брукнер) и аккомпанировал своему сыну Артуру, который играл на скрипке. Рассказывают анекдот, что однажды Больцман решил, что его детям нужно свежее молоко. Он отправился за город, где купил у фермера корову. Профессор сам провёл её по улицам Граца к себе домой. Он знал, что молоко получают из коров, но так как он был теоретик, то не знал как. Истинный академик за консультацией он отправился не к молочнику, а к профессору зоологии.
На самом деле в карьере Больцмана есть и экспериментальные работы. Он аккуратно измерил диэлектрическую проницаемость и показатели преломления серы, парафина и разных газов, и найдя, что n = √ε, подтвердил максвелловскую связь между электромагнитизмом и светом. В Граце у него учились и стажировались Сванте Аррениус и Вальтер Нернст, будущие лауреаты Нобелевской премии. В 1884 году Больцман теоретически обосновал наблюдение своего венского руководителя Стефана, что плотность излучения абсолютно чёрного тела пропорциональна четвёртой степени его температуры: j* = σT4. Этот закон теперь носит название Стефана–Больцмана, а σ – постоянная Стефана–Больцмана – равна 5,67 × 10−8 Вт / (м2 × К4). С его помощью впервые было получено разумное значение для температуры Солнца в 5700 К.
Постепенно Больцман всё больше смещался из физики в философию. В то время физиков пугали «тепловой смертью Вселенной». Второе начало термодинамики предсказывало, что энтропия изолированной системы может только расти. Локально уменьшиться энтропия могла только за счёт большего увеличения энтропии во внешней среде. Чтобы у меня работал компьютер и кондиционер, где-то в Юте должны жечь уголь, увеличивая общую энтропию системы «дом – электростанция». В 1852 году Томсон (барон Кельвин) пришёл к выводу, что рано или поздно Земля рассеет всю «полезную энергию» и окажется в непригодном для жизни человека состоянии. В 1865 году Клаузиус распространил этот принцип на всю Вселенную. Энтропия будет расти и расти, пока не достигнет максимального значения в состоянии термодинамического равновесия. А жизнь есть что угодно, только не равновесие.
Статистический подход Больцмана позволил по-новому взглянуть на проблему тепловой смерти Вселенной. Если второе начало термодинамики имеет не строгую механическую, а статистическую природу, то даже в состоянии изотермического равновесия за счёт хаотического движения молекул они могут случайно сложиться в организованные структуры: энтропия локально понизится относительно максимума. Можно провести аналогию с тасовкой колоды карт. Вначале она находится в упорядоченном состоянии с минимальной энтропией (карточный Большой взрыв). По мере перетасовки колода переходит в беспорядочное состояние с высокой энтропией, но отдельные карты могут снова случайно выстроиться упорядоченно. Если тасовать очень-очень долго, то с очень-очень маленькой вероятностью колода может даже вернуться в первоначальное состояние.
Эта идея Больцмана позволила задать вопрос: не является ли наблюдаемая нами Вселенная всего лишь тепловой флуктуацией ещё более большой «мёртвой» Вселенной, находящейся в состоянии термодинамического равновесия? Но чем меньше флуктуация, тем она вероятнее. То, что элементарные частицы случайно соберутся в галактику менее вероятно, чем то, что они соберутся в планету, а в планету менее вероятно, чем в человека. Получается, теория Больцмана разрешает случайное образование разумного наблюдателя из вакуума. Вероятность события мала, но в бесконечно большой вселенной за бесконечно большое время должно возникнуть бесконечно много таких флуктуационных наблюдателей (с кажущейся им памятью о прошлых событиях), которые получили название «больцмановских мозгов». И теперь вопрос на миллиард: мы зародились в процессе физической эволюции изначального низкоэнтропийного состояния или являемся больцмановскими мозгами, флуктуационно возникшими из «мирового вакуума»? Современные учёные склоняются к первому варианту, но доказать его математически не могут. Как резюмирует Википедия: «Период существования Вселенной, когда в ней может существовать жизнь в виде “нормальных” наблюдателей, конечен; в состоянии же де-ситтеровского вакуума Вселенная будет пребывать вечно. Почему же мы тогда обнаруживаем себя в виде “нормальных” наблюдателей, возникших в ходе эволюции, а не в виде больцмановских мозгов в де-ситтеровском вакууме?»
В общем, неудивительно, что у реального Больцмана мозг тоже поплыл. Он оказался втянут в философские и внутриакадемические административные споры с коллегами. Несмотря на членство в международных академиях, он считал, что его работы не ценят, не понимают и недостаточно признают. Семейство Больцманов покинуло Грац. Он думал перебраться в Берлин, но не срослось. Несколько лет проработал в Мюнхене. В 1894 году снова оказался в Вене профессором теоретической физики. Там главным критиком идей Больцмана выступил профессор философии Эрнст Мах (1838–1916). Мах отрицал существование атомов, считал их математической фикцией, чем-то на уровне демона Максвелла. А потому все парадоксальные выводы из работ Больцмана списывал на то, что из несуществующих атомов можно вывести всё что угодно. Сам Мах не был чистым философом, но в физике он предпочитал заниматься сущностями, которые можно наблюдать напрямую. Не это ли отличает настоящую науку от религии и балабольства? Областью его интересов была оптика, акустика и аэродинамические процессы: сверхзвуковое движение тел и возникающая при этом ударная волна. В его честь названо число Маха — отношение скорости потока к скорости распространения звука в движущейся среде. Мы видели памятник Маху перед Венской ратушей:
Считается, что именно Мах выжил Больцмана из Венского университета, и тот в очередной раз переехал, на этот раз в Лейпциг по приглашению Вильгельма Оствальда. Но Оствальд тоже был анти-атомистом. Он считал, что для объяснения физических явлений не нужны никакие атомы, достаточно энергии.
К научным конфликтам у Больцмана добавились проблемы со здоровьем. У него развилась тяжёлая форма астмы, и до конца жизни от страдал от мучительных приступов боли. Его близорукость прогрессировала, и он, боясь совсем ослепнуть, всё больше стал заботиться не о науке, а о том, как выбить себе пенсию, чтобы содержать семью, если он станет недееспособным. Большим ударом для него была смерть старшего сына Людвига в возрасте 11 лет от недиагностированного аппендицита. Больцман винил себя, что не смог предотвратить эту трагедию. После очередного научного спора с Оствальдом Больцман предпринял неудавшуюся попытку самоубийства. Ему диагностировали неврастению и предписали находиться под постоянным медицинском наблюдением.
Тем временем Эрнст Мах ушёл на пенсию из-за своего плохого здоровья, и Венский университет предложил Больцману занять освободившееся место на кафедре натурфилософии. В 1902 году Людвиг Больцман возвратился в родной город и в свою альма-матер. Он работал в здании на Türkenstraße 3, в котором с 1875 по 1913 год размещался институт физики, а сейчас находится Café Afro. Мы подходили к нему, и я сфотографировал мемориальную табличку с именами. Больцман записан третьим с пометкой «Энтропия и вероятность»:
Лекции Больцмана по физике, и особенно по философии, пользовались популярностью, и публике часто приходилось стоять, так как в аудитории не хватало мест. Физики постоянно жаловались, что здание для института не подходит, и им нужен дом побольше. Среди студентов Больцмана этого периода выделяют Пауля Эренфеста и Лизу Мейтнер. В 1906 году Мейтнер станет второй женщиной, получившей докторскую степень по физике в Венском университете. Она внесёт важный вклад в теорию деления ядра, и в её честь 109-й элемент назовут мейтнерием. Лиза Мейтнер в 1906 году:
И памятник ей в дворике Венского университета:
Кстати, в гимназии она училась со старшей дочерью Больцманов Генриеттой, которая стала учительницей. О лекциях Больцмана у Мейтнер сохранились самые тёплые воспоминания: «После каждой лекции нам казалось, что мы познаём новый и удивительный мир — настолько он был увлечен своим предметом».
Летом 1905 года Больцман предпринял путешествие в далёкую Калифорнию, где прочитал 30 лекций на английском в рамках летней школы в Беркли. О своей поездке он оставил юмористическое эссе «Путешествие немецкого профессора в Эльдорадо», которое я с интересом прочитал. Мы даже жили с ним на одной улице с разницей в 107 лет («Клойн-Корт находился на Euclid Avenue и представлял собой точный параллелепипед без следов чего-либо неевклидова»).
Свой рассказ Больцман начинает с описания обеда в Вене перед дорогой: «В ресторане Северо-Западного вокзала я неспешно пообедал нежной жареной свининой с капустой и картофелем и выпил несколько бокалов пива. Моя память на цифры, в целом довольно точная, всегда меня подводит, когда я считаю пивные бокалы». Я помню о своём обещании написать о венской еде, но сегодня про Больцмана.
Ему, например, не понравилась американская еда. Миллионерша Фиби Хёрст, главный благодетель Калифорнийского университета в Беркли и спонсор поездки Больцмана, пригласила его в своё имение в Ливерморе. Вот как Больцман описывает обед: «Первым блюдом была ежевика. Я отказался. Затем подали дыню, которую моя хозяйка самым аппетитным образом посолила для меня собственными руками. Я снова отказался. Затем подали овсянку (oatmeal), неописуемое тесто, которым в Вене откармливают гусей, но возможно, и нет, так как сомневаюсь, что венские гуси захотят её есть. […] Вот в чём неприятность принимать приглашения в Америке. В отелях можно оставить то, что нельзя есть, но что делать, столкнувшись с хозяйкой, которая гордится высоким качеством американской кухни в целом и своей собственной в частности? К счастью, далее последовали птица, компот и другие блюда, которыми я смог заесть вкус овсянки».
Ещё два анекдота от Больцмана о той поездке я спрятал под спойлером.
«В Беркли царит полная трезвость: пить или продавать пиво и вино строго запрещено. Не желая умирать от жажды, я попробовал воду без льда – возможно, в Беркли она окажется полезнее, чем в Нью-Йорке и Сент-Луисе. К сожалению, нет! Мой желудок взбунтовался, и я рискнул спросить коллегу, где находится виноторговец. Он с тревогой огляделся вокруг, проверяя, не подслушивает ли кто-нибудь, прикинул, можно ли мне доверять, и в конце концов назвал отличный магазин калифорнийского вина в Окленде. Мне удалось пронести контрабандой целую батарею винных бутылок, и с тех пор дорога в Окленд стала для меня очень привычной. Мой желудок тоже сказал “аминь” и удивительно быстро поправился, хотя в остальном мой рацион остался неизменным. Мне всегда приходилось тайком выпивать бокал вина после еды, так что я сам почти чувствовал, что пристрастился к пороку. Умеренность уверенно движется к созданию нового вида лицемерия, которого и без того предостаточно в мире».
После того, как Больцман познакомился с экспериментами Жака Лёба по искусственному партеногенезу, в котором тому удалось перевести яйца морских ежей в стадию эмбрионального развития без участия сперматозоидов, он пошутил: «Если это верно не только для морских ежей, но и для высших форм жизни, даже для человека, какие социальные революции произойдут! Женская эмансипация, подобная той, о которой суфражистки сегодня даже не мечтали. Мужчины просто станут ненужными; их полностью заменит маленькая бутылочка, наполненная тщательно смешанными химикатами. Можно будет организовать наследственность на гораздо более рациональной основе, чем сейчас, когда она подвержена таким случайностям. Пройдёт совсем немного времени, прежде чем кто-то обнаружит, какая смесь производит мальчиков, а какая девочек, и поскольку первые будут совершенно не нужны, лишь несколько экземпляров будут выращиваться для зоопарков».
Но подобные периоды весёлости и энтузиазма чередовались у профессора Больцмана с приступами глубокой депрессии. Он сам шутил, что внезапные смены настроения – следствие того, что он родился в ночь между Масленицей и Пепельной средой (Великим постом). Это он ещё не знал о влиянии ретроградного Меркурия. Фрагмент картины Питера Брейгеля Старшего «Битва Масленицы и Поста», которую мы видели в Вене:
Перед началом осеннего семестра 1906 года жена уговорила Больцмана провести лето с ней и младшей дочерью Эльзой на Адриатическом море, в итальянской деревне Дуино, входившей тогда в состав Австро-Венгрии:
Отпуск подходил к концу. Через день Больцман должен был вернуться в Вену и начать читать лекции по теоретической физике, но его накрыла жуткая депрессия. Ничего не подозревающие жена с дочерью оставили его одного, но когда Эльза вернулась в гостиничный номер, она обнаружила, что её отец, великий физик Людвиг Больцман, повесился на оконном шнуре.
Больцман не оставил предсмертной записки, поэтому о причинах его самоубийства можно только гадать. Сразу пошли слухи, что до финальной точки его довели коллеги, не принимавшие его работ. Если это так, то ещё один урок, что нечего на дураков обижаться и принимать их слова близко к сердцу. Больцмана номинировали на Нобелевскую премию в 1903, 1905 и три раза в 1906 году. Проживи он чуть дольше, весьма вероятно он её получил бы. Ещё в 1905 году Эйнштейн дал теоретическое объяснение броуновского движения, как следствия движения отдельных молекул воды. Экспериментальная проверка этой теории Жаном Перреном в 1908 году окончательно подтвердила, что атомы существуют на самом деле, а не являются математическими абстракциями. В своём споре с Махом и Оствальдом Больцман оказался прав.
Самоубийство Больцмана объясняют навалившимися на него болезнями. Но из его отчёта о путешествии в Калифорнию пароходами-поездами за год до этого я бы никогда не предположил, что он стоит на грани самоубийства. Задним числом ему диагностируют биполярное расстройство: разве он не признавался сам, что то работает как маньяк, то скатывается в депрессию. Интересно, что сказал бы о смерти Больцмана венский врач Зигмунд Фрейд. Он начал свою учёбу в Венском университете в 1873 году, когда Людвиг Больцман был там профессором математики, но я не смог найти никаких сведений, что они вообще встречались. В дворике бюст Фрейда задвинут в такой дальний угол с памятниками астрономам фон Литровым, что он может завидовать бюсту Больцману возле холодильника:
Кто точно расстроился, так это студенты Венского университета Эрвин Шрёдингер и Людвиг Витгенштейн, которые собирались учиться у Больцмана физике и философии. Лекции по теоретической физике приостановили на 18 месяцев, пока их не поручили ученику Больцмана Фридриху Хазенёрлю (1874–1915), который станет научным руководителем Шрёдингера и погибнет на Первой мировой. Его бюст я не сфотографировал, поэтому покажу Шрёдингера с уравнением Шрёдингера и основателя института физики Кристиана Доплера, открывателя эффекта Доплера:
Изначально Людвиг Больцман был похоронен на Дёблингском кладбище рядом с домом, где он жил, но в 1929 году его останки с почётом перенесли на Центральное кладбище. А в 1933 году на могиле поставили бюст из белого мрамора работы глухого скульптора Густинуса Амбрози и выбили формулу для энтропии. На фотографиях и карикатурах Больцман намного более добрый и смешной:
А памятник изображает его суровым титаном физической мысли. На изображении из Википедии 2005 года он покрыт многолетней копотью, и ещё нет шестого имени в левом верхнем углу, которое есть на заглавном фото поста:
Вместе с Больцманом похоронена его жена Генриетта, которая пережила мужа на 32 года (левый нижний угол: Henriette Boltzmann - geb. Edle von Aigentler, 1854–1938).
Их сын Артур Больцман, авиатор и метролог (справа в середине: Arthur Boltzmann - Dipl. Ing. Dr. Phil. Hofrat, 1881–1952).
Паула, жена Артура (верхний правый угол: Dr. Phil. Paula Boltzmann - geb. Chiari, 1891–1977).
Людвиг, сын Артура и Паулы, внук и последний потомок Больцмана по мужской линии, погибший в 1943 году под Смоленском (нижний правый угол: Ludwig Boltzmann 1923–1943, Letzter Männlicher Nachkomme. Gefallen bei Smolensk).
И, наконец, Ильзе, дочь Артура и Паулы, внучка Больцмана и хранитель его научного наследия (верхний левый угол: Ilse Fasol - geb. Boltzmann, 1927–2021).
***
Первоначально я хотел сделать общий пост с «научными» фотографиями из Вены и Праги – «По эйнштейно-шрёдингеровским местам». Начал с могилы Больцмана, собирался черкнуть пару фраз о формуле для энтропии, и, как часто со мной бывает, увлёкся. Захотелось самому глубже разобраться, что эта формула означает, рассказать о жизни и смерти Больцмана и о парадоксе больцмановского мозга, написать такой рассказ, чтобы читатель не пролистал фотку с ощущением «ещё один бородатый физик, ещё одна лохматая формула», а открыл для себя что-то новое.
Если бы я пил, то выпил бы в память любителя вина и хорошей еды Людвига Больцмана. Вместо этого закончу ещё одним философским анекдотом из его калифорнийского эссе:
«Один из моих попутчиков объяснил, что хозяйка наняла немецкого архитектора по имени Швайнфурт, который спроектировал это поместье, изучив все старые испанские здания в Мексике. Я заметил: “Должно быть, у него был очень хороший вкус”, на что мой попутчик ответил: “Да, и он умер из-за своего хорошего вкуса”. “Как это случилось?” – спросил я. Он ответил: “Калифорнийские вина показались ему столь вкусными, что он пил, пока не умер”. У этих калифорнийцев ужасное представление о своих, по общему признанию, очень крепких винах. В конце концов, всё не так уж и грустно. Когда-нибудь я тоже умру и перестану пить, а значит, тоже продолжу выпивать, пока не умру».
Комментариев нет:
Отправить комментарий