До этого года я неоднократно слышал имя Пратчетта, но не представлял, о чём он писал, как подступиться к этому «Плоскому миру», с чего начать. Логично начал с самой первой книги цикла «Цвет волшебства» (“The Colour of Magic”, 1983) и ошибся. Три раза переслушивал начало, снизив скорость до минимальной, делая записи, и только после третьего раза более-менее понял, что происходит, и происходящее меня не удовлетворило. Пошёл в интернет читать мнение других читателей, а там усмешки: «Есть же дураки, которые начинают знакомиться с “Плоским миром” с “Цвета волшебства”» – и схема порядка чтения:
Мальчикам советуют начинать со «Стражи». Девочкам – с «Ведьм». Неопределившимся – со «Смерти». Детям – с «Тиффани». Всем остальным – с «Почты». После первых 5–10 книг наступит просветление и понимание, куда двигаться дальше, тогда можно будет вернуться к трусливому волшебнику Ринсвинду из «Цвета волшебства». На схеме отмечено, что сам автор советовал начинать с «Посоха и шляпы» (Sourcery), но будем считать, что Терри в очередной раз прикололся.
Я домучил аудиоверсию «Цвета волшебства». Отдельные шутки были смешны, и некоторые сюжетные ходы понятны. Но в целом это пародийная мешанина на фэнтезийные романы (которые я не читал) и научную фантастику, разбитая на четыре независимые повести, объединённые общими героями. Пратчетт, наверняка, вдохновлялся «Путеводителем по галактике» Дугласа Адамса, но «Путеводитель» мне понравился и не показался сложным для восприятия. Страшно представить, сколько людей выработали аллергию на «Плоский мир», начав с «Цвета волшебства». Лишь Сундук получился зачётный, поэтому я поставил книге оценку 3/5:
Я решил не ставить на Пратчетте крест и последовал совету переместиться к хронологически 8-й книге в цикле «Стража! Стража!» (“Guards! Guards!”, 1989). К этому моменту я уже понял, что на слух Пратчетта могут воспринять только гении, поэтому взялся за электронный текст. Например, в «Цвете волшебства» есть герои по имени Льо!рт (Lio!rt) и К!сдра (K!sdra). Актёр читал их с гортанной смычкой, и у Пратчетта масса подобных типографских шуток и фокусов, самый известный из которых заключается в том, что Смерть всегда говорит заглавными буквами: I WAS SURPRISED THAT YOU JOSTLED ME, RINCEWIND, FOR I HAVE AN APPOINTMENT WITH THEE THIS VERY NIGHT («Я БЫЛ УДИВЛЕН, УВИДЕВ ТЕБЯ, РИНСВИНД, ПОТОМУ ЧТО У МЕНЯ НА ЭТУ САМУЮ НОЧЬ УЖЕ НАЗНАЧЕНА ВСТРЕЧА С ТОБОЙ»). Вот как это на аудио передать? Орать в микрофон?
Итак, цикл про стражу рассказывает о тех простых парнях, единственное и неизменное предназначение которых: «где-нибудь в районе третьей главы (или на десятой минуте фильма) ворваться в комнату, по очереди атаковать героя и быть уложенными на месте. Хотят они исполнять сию незавидную роль или нет, никто их не спрашивает». С пониманием, кто такой Пратчетт и с чем его едят, в текстовом виде роман пошёл уже проще. Но для получения удовольствия крайне желательно иметь представление о классическом фэнтези («Хоббит» и «Властелин колец»; игры во вселенной AD&D), которое у меня, к счастью, имелось.
Многие обвиняют «Плоский мир» в том, что юмор в нём тоже плоский. Шутки там встречаются на каждой странице, и их качество варьируется. Способность читателя понять неплоские шутки сильно зависит от его начитанности. Когда я нашёл краткий комментарий к роману, я убедился, что пропустил 90%, описанного там, потому что не знаю британские политические скандалы, сериалы и телевизионную рекламу 1980-х годов, которые там пародируются. Ну, хотя бы «Хоббита» я читал и понял весь юмор с “voonerable spot” («язвимым местом») на теле дракона.
Мне больше всего приглянулась политическая сатира. Как циничное население города Анк-Морпорк готово принять любое правительство, самое несправедливое и нелогичное, лишь бы лично их не трогали. Многие русские читатели задавались вопросом, могла ли на «Стражу!» повлиять пьеса Евгения Шварца «Дракон» (1944). В этой книге Пратчетт язвительно высмеивал монархистов и их маскарады с коронациями и королевскими свадьбами, а сам рыцарское звание, гляди ж ты, потом принял. С определёнными натяжками я поставил «Страже!» 5/5. Но судя по тому, как часто я цитировал его брату по ходу чтения, Пратчетт окажет на меня сильное влияние.
В языке Пратчетта в первую очередь мне бросилось в глаза обилие британских разговорных словечек, многие из которых мне, живущему в США, непонятны. Встречалось и много сложных устаревших слов, за которыми мне надо лезть в словарь. Но Пратчетт правильно их использует: в современной литературе их можно применять исключительно для комического эффекта, а не для демонстрации своего богатого лексикона. В добавление к реально существовавшим словам (“thee” вместо “you”) Пратчетт придумывает шуточное написание в духе “Itym: Ae smalle vegettable shope”. В русском переводе («Памищение: малинькая аващная лавка») псевдоархаичность теряется и предстаёт банальной безграмотностью героя.
Ниже я рассмотрю несколько мест, которые мне запомнились в «Страже! Страже!». Всегда интересно глянуть, как вывернулся профессиональный переводчик (русский текст я нашёл в переводе Светланы Увбарх). Или не смог вывернуться. Но Пратчетт настолько многослоен, что его книги популярны в России несмотря на все сложности точного перевода.
***
1. Через начало романа надо будет продраться. Фокус постоянно перемещается с одних персонажей на других. Пратчетт будто специально издевается над читателем. Он злоупотребляет сносками и не делит свои романы на главы: по его мнению текст должен течь свободно. Первый монолог в книге начинается так:
”The city wasa, wasa, wasa wossname. Thing. Woman. Thass what it was. Woman. Roaring, ancient, centuries old. Strung you along, let you fall in thingy, love, with her, then kicked you inna, inna, thingy. Thingy, in your mouth. Tongue. Tonsils. Teeth. That’s what it, she, did. She wasa…thing, you know, lady dog. Puppy. Hen. Bitch. And then you hated her and, and just when you thought you’d got her, it, out of your, your, whatever, then she opened her great booming rotten heart to you, caught you off bal, bal, bal, thing. Ance. Yeah. Thassit.”
(«Эт' город, он это… ну, это… как его там… Такая штука. Женщина. В-вот что он такое. Бабища. Рокочущая, древняя, многовековая. Эт' женщина затягивает тебя, позволяет тебе в… в… как это… влюбиться в нее, п'том пинает тебя в это… это… есть такая штука… Которая во рту. Зев. Зоб. В ЗУБЫ», – и так далее, монолог длинный, я и английскую версию обрезал).
А первый диалог так:
“‘The significant owl hoots in the night,’” said the visitor, trying to wring the rainwater out of its robe.
“‘Yet many gray lords go sadly to the masterless men,’” intoned a voice on the other side of the grille.
“‘Hooray, hooray for the spinster’s sister’s daughter,’” countered the dripping figure.
“‘To the axeman, all supplicants are the same height.’”
“‘Yet verily, the rose is within the thorn.’”
“‘The good mother makes bean soup for the errant boy,’” said the voice behind the door.
(«– Многозначительная сова глухо ухает в ночи, – произнес посетитель, пытаясь стряхнуть с плаща дождевую воду.
– И все же много серых лордов печально едут к людям без хозяев, – монотонным речитативом отозвался голос по другую сторону решетки.
– Ура, ура дочери племянника сестры, – парировала фигура в капающем балахоне», – и так далее).
Если бы я не знал, что читаю Пратчетта, то решил бы, что это очередной шедевр модернизма, который выше моего понимания. Зато стало понятно, почему я долго не мог врубиться в «Цвет волшебства». Это не я тупой, я не забыл английский, это у Пратчетта юмор такой: приведённый монолог произносит, лёжа в канаве, пьяный капитан ночной стражи. А диалог представляет собой обмен паролями и отзывами между членами тайных обществ.
Дальше, уверяю, будет проще. Можно считать, что начало – это фильтр. Пратчетт обливает читателей ушатом словесной воды, чтобы отсеять тех, кто не разделяет юмор «Плоского мира».
2. And Bob’s your uncle. Это выражение встречается в «Страже!» трижды, и ещё два раза персонажи-гномы переиначивают его на “And Bjorn Stronginthearm’s your uncle”. Дословно оно переводится, как «и Боб – твой дядя», но в книге его перевели как «и дело в шляпе» (заодно пришлось последующие шутки про дядю менять на шутки про шляпу). То есть, это нечто, что будет очень легко сделать. В переводе на нормальный английский – “piece of cake”, а на русский – «проще пареной репы».
Сам Пратчетт придерживался той версии, что это выражение появилось, когда в 1887 году премьер-министр Великобритании Роберт «Боб» Гаскойн-Сесил, 3-й маркиз Солсбери назначил своего племянника Артура Бальфура секретарём по делам Ирландии, а в 1902 году племянник сменил престарелого дядю на посту премьер-министра. Получается, что если Боб – твой дядя, то жизнь становится легка и прекрасна. Тот самый «дядя Боб»:
Википедия ставит эту версию под сомнение, потому что в печати это выражение не появлялось до 1924 года: почему не раньше, во времена «дяди Боба»? Но лучшего объяснения нет, кроме того, что выражение абсурдно и смешно звучит. Один ляпнул – другие подхватили.
3. bugger – ещё одно словечко, которое любит Пратчетт. В «Страже!» оно встречается 22 раза, обычно в выражении “poor little bugger”. Я, не будучи знаком с британским сленгом, поначалу воспринял его в юридическом значении «содомит», но потом стал подозревать, что книжка детская и городская стража не будет так называть задержанных преступников. Оказалось, что это нейтральное в Британии слово и детей вполне могут называть “little buggers”. В русской версии «Стражи!» “buggers” переводили по-разному, и как «мелкие негодяи», и «придурки», и «недорослики» и всё-таки как «педики».
А вообще это слово произошло от названия страны Болгарии (Bulgaria), где в 11 веке возникла секта еретиков-богомилов. Недовольный Папа Римский обвинил их в всех смертных грехах, и устаревшее значение у слова “bugger” – еретик. Остальные значения добавились уже позже. Вы как хотите, но я поостерегусь включать его в свой активный словарный запас, пока не усвою необходимые оттенки. В гугле по запросу картинок «баггера» вылезает это существо. Но тут уже влияет хорошо известное слово “bug” – «жук, баг», которое к нашему “bugger” не имеет этимологического отношения:
4. Then it erupted again, this time hitting the rimward wall («Затем [молния] ударила опять, на сей раз в стену у самого края площади»). Переводчик решила не играть в географию Плоского мира, где указание “rimward” означает «по направлению к краю диска». Ведь в начале «Цвета волшебства» рассказывается, что описываемый мир представляет собой плоский диск, лежащий на четырёх исполинских слонах, которые стоят на черепахе Великий А’Туин, ползущей по космосу:
Поэтому в книгах Пратчетта не будет привычных нам направлений «север–юг»: There are, of course, two major directions on the disc: hubward and rimward. But since the disc itself revolves at the rate of once every eight hundred days, there are also two lesser directions, which are Turnwise and Widdershins. («На Плоском мире существуют два основных направления: в сторону Пупа и в сторону Края. Но поскольку сам Диск вращается со скоростью один оборот в восемьсот дней, то выделяют еще два, вторичных, направления: по вращению и против оного»). Я был удивлён, что в переводах следующих книг теряется эта важная составляющая Плоского мира. Но и в переводе «Цвета магии» редкое слово Widdershins (которое я не знал) заменили более обычным «против оного», а Википедия знает русский перевод «противосолонь»:
5. Такое, к сожалению, случается повсеместно: Пратчетт достаёт из запасов оксфордского словаря заковыристое слово, переводчики не ищут аналог у Даля, авторский стиль стирается, и русские читатели начинают жаловаться на «примитивный язык и юмор Пратчетта».
It looked as though the architect had been called in and given specific instructions. We want something eldritch in dark oak, he’d been told. («Этот выглядел так, будто касательно него архитектору были даны специальные инструкции. Хочется что-нибудь жуткое из темного дуба, сказали ему»). Я готов спорить, что русское слово «жуткое» слишком обыкновенное, чтобы передать английское “eldritch”. Из того же Даля можно было бы взять устаревшее написание «жудкое»: «Жуда́ кур. страх, ужас, беда, нужа. Жудкий, жуткий, тяжкий, трудный, мучительный». Или подошло бы заумное слово «макабрическое».
Wiktionary пишет, что слово “eldritch” в английскую литературу вернул мастер ужаса Говард Лавкрафт. Оказалось, что мой брат его знал, потому что в одной компьютерной игре был монстр по имени “Eldritch Lich”. Что, кто-то не знает, кто такой лич? Не играли в «Героев силы и магии» или в Baldur’s Gate? Википедия поясняет: «Лич – маг-некромант, ставший нежитью. […] Кощей Бессмертный является ярчайшим мифологическим примером лича»:
6. Vimes’s ragged forebears were used to voices like that, usually from heavily armored people on the back of a war charger telling them why it would be a jolly good idea, don’tcherknow, to charge the enemy and hit them for six. («Дубоватые предки Ваймса были привыкши к подобным голосам, обычно им доводилось слышать их от вооруженных до зубов людей верхом на боевых конях – такие люди, как правило, объясняли, почему это было бы чертовски хорошей идеей, разве вы не понимаете, ринуться на врага и всыпать ему по первое число»). Когда я читал это предложение, мне было интересно, как переводчик справится с “don’tcherknow”. Ответ – никак: «развынипонимаете».
И хотя “hit for six” можно переводить как устоявшуюся идиому английского языка, это выражение пришло из крикета. Я не знал ни идиомы, ни правил крикета (не путать с крокетом, в котором молотками проводят шары через воротца; крикет – это аналог лапты). «Если мяч достиг границы без касаний поля, команда получает 6 ранов», когда игрок вдарил по мячу битой «на шестёрочку»:
7. Пратчетта отмечают как мастера писать «диалекты», давать каждому герою свои речевые обороты и характеристики. Одним из самых ярких персонажей Плоского мира получился библиотекарь Невидимого университета.
The Librarian’s upper lip rolled back like a blind.
“Is that a smile?” said Carrot. The Librarian shook his head.
“Someone hasn’t committed a crime, have they?” said Carrot.
“Oook.”
“A bad crime?”
“Oook!”
“Like murder?”
“Eeek.”
“Worse than murder?”
“Eeek!” The Librarian knuckled over to the door and bounced up and down urgently.
(«Верхняя губа библиотекаря закатилась вверх, словно ставень.
– Это улыбка? – уточнил Моркоу.
Библиотекарь затряс головой.
– Может, кто преступление совершил? – продолжал допытываться Моркоу.
– У-ук.
– Тяжкое преступление?
– У-ук!
– Вроде убийства?
– И-ик!
– Еще хуже?
– И-ик! – Библиотекарь проковылял к двери и нетерпеливо запрыгал».)
Как вы можете видеть, библиотекарь общается только словами «У-ук» и «И-ик», потому что силой магии превратился в орангутана и нашёл, что в такой форме ему удобнее работать и жить:
Для доказательства того, что двумя словами можно обойтись во всех случаях жизни, был создан эзотерический язык программирования, названный в честь библиотекаря Ook!. Сам Пратчетт жертвовал деньги на сохранение орангутанов и среды их обитания, но был пессимистичен насчёт их будущего в дикой природе.
8. The only light was a faint octarine flicker from the tiny windows of the new High Energy Magic building, where keen-edged minds were probing the very fabric of the universe, whether it liked it or not. («Единственным осколком света было бледное октариновое поблескивание в крохотных окнах нового здания факультета высокоэнергетической магии – там пронзительные умы испытывали саму ткань вселенной вне зависимости, нравилось это ей или нет») – шутка очень в духе Пратчетта в самом начале «Стражи!». Если вам она тоже кажется смешной, то и вся книга должна понравиться.
Осталось понять, что такое «октариновое поблёскивание». В словарях слова “octarine” нет, в «Страже!» оно не объясняется. Но я его знал, так как начинал с «Цвета волшебства». Октарин и есть этот самый «цвет магии» – восьмой цвет плоскодисковой радуги. «Говорят, что выглядит октарин примерно как светящийся зеленовато-желтый пурпур». Так как мы с вами не волшебники, у нас в глазах нет восьмиугольников в дополнение к палочкам и колбочкам, мы не можем видеть октарин, но гугл находит такие его изображения:
***
Парадоксально получается: я ставил себе целью познакомить своих друзей с замечательным писателем Терри Пратчеттом, а в итоге напугал тем, что Пратчетт – писатель интеллектуальный, требующий внимания к лингвистическим тонкостям. Не беспокойтесь: если вы не поймёте половину авторских шуток, второй половины вам хватит, чтобы полюбить Плоский мир.
От опытных читателей часто можно услышать, как они завидуют новичкам: ведь им ещё только предстоит познакомиться со всеми закоулками «Плоского мира». Многие отмечают, что и в цикле про стражу первая книга вводная и не похожа на то, что будет дальше. А дальше будет такое «ого-го», что станет понятно, почему Пратчетт был самым продаваемым писателем в Великобритании в 1990-е годы, пока пальму первенства не перехватила Джоан Роулинг со своим «Гарри Поттером».
Я не люблю читать подряд книги одного и того же автора: стиль приедается. Если «Стражу! Стражу!» я дочитал во время сентябрьских поездок на природу, то вторую книгу про стражу “Men at Arms” («К оружию! К оружию!») я начну не раньше декабря. Ожидания у меня большие – оправдаются ли они?
А сколько книг из цикла о «Плоском мире» прочитали вы?
***
Другие мои посты по теме:
Понятный ли английский у Агаты Кристи, Стивена Кинга, Рэя Брэдбери, Айн Рэнд.
Понятный ли русский у Александра Пушкина, Михаила Булгакова.
Комментариев нет:
Отправить комментарий